На дорожке, где стояли Таня и мать, появился какой-то толстяк. У него была шапка-пирожок, пухлые щеки и портфель с двумя ремнями. Щёки у него были синего цвета. Даже не синего, а фиолетового и синего.
Таня всё это заметила, потому что смотреть было больше не на что. Толстяк прошёл мимо них, посмотрел куда-то в сторону и сам себе сказал:
— Уже пора…
Странный человек. Никто с ним не разговаривает, а он разговаривает. Но про всё это Таня скоро забыла, потому что мать сдавила ей руку и сказала:
— Пойдём!
Они пошли в кино. Туда, где горят под самым сводом люстры, пахнет мокрыми шапками и воротниками. Они сели как раз посредине. Отсюда всё было видно. Впереди сидел какой-то мальчишка в шапке. Таня ему сказала, и шапку он сразу снял.
Народу было полно. Только справа от матери темнело пустое место. Наверно, кто-то опоздал или вообще потерял свой билет. Стоит теперь возле дверей, шарит по карманам и бормочет: «Растяпа я, растяпа! Сколько раз себе говорил!»
Свет начал медленно гаснуть. Заскрипели кресла. Люди приготовились смотреть и слушать. И тут Таня снова увидела рассеянного толстяка. Он быстро шёл по узкому проходу. Как раз к тому месту, которое никто не занял. Таня поджала коленки и пропустила толстяка. Теперь уже никто не помешает. Свет погас, и на экране замелькали слова.
Фильм был запутанный, и Таня ничего не понимала. Она хотела спросить, почему суетятся артисты и что вообще происходит. Но тут она услышала какой-то шепот. Это шептались мать и толстяк с пухлыми щеками. Он наклонился к матери и называл её Верой Васильевной.
Вот это фокус! Выходит, он знал мать и только притворялся, будто он никто и живёт сам по себе. Таня мяла в руке варежки и на экран больше не смотрела. Она даже не подняла головы, когда все вдруг засмеялись, а мальчишка впереди захлопал в ладоши и завизжал от восторга.
Домой возвращались молча. Таня поглядывала снизу на мать. Она ей нравилась. Высокие тонкие брови, ямочки на розовых щеках, а на голове, будто комочек снега, белая пушистая шапочка. Не зря отец так тихо и нежно смотрел на мать и говорил ей: «Ты у меня лучше всех!» От этих мыслей, нахлынувших сейчас на Таню, ей стало совсем скучно. Почему они так живут, эти взрослые?..
Мать ничего не замечала вокруг. Тащила Таню, как тащат за собой санки или мешок с картошкой. Таня не могла больше так. Идти и молчать. Она остановилась, упёрлась ногами в рыжий, затоптанный подошвами снег и тихо, так тихо, что даже сама не расслышала, спросила:
— Ты с папой разводишься, да?
Брови матери сомкнулись на переносице, а тонкие, переходящие в ниточку кончики поднялись вверх и там застыли.
— Ты что?
— Ничего. Ты с папой разводишься, а с этим пухлым заводишься?
Мать дернула Таню за руку. Так сильно, что у неё хрустнула на плече косточка.
— Я тебе покажу дома!
Она потащила Таню вперед. На красный свет, на желтый, на какой попало. Теперь у неё были розовыми не только щеки, но и подбородок, и висок, и ухо, где поблескивала крохотная, с синим камешком серёжка. Люди смотрели им вслед и пожимали плечами. Они не знали, куда торопятся эти женщины. Одна большая, а другая маленькая, в чёрных валенках и серой заячьей шапке.
Но самое страшное было дома. Мать сняла шубу и пошла прямо к отцу. Они там начали спорить и упрекать друг друга. Таню туда не пустили. Она сидела в спальне с книжкой в руках. Но всё равно она ничего не видела — ни слов, ни картинок. Мысли её бродили то возле театра, где появился вдруг толстяк с портфелем, то совсем близко — в соседней комнате, где говорили и не понимали друг друга её отец и мать.
Потом мать открыла дверь и крикнула в коридор:
— Татьяна, иди сюда!
Таня вошла. Мать сидела на диване, а отец возле своего стола с чертежами. Синий дым стелился по комнате и ускользал узкой струйкой в открытую форточку.
— Садись, — сказала мать и кивнула на стул посреди комнаты.
Таня села и положила руки на колени. Она молча сдвигала и раздвигала пальцы. На узеньких розовых ногтях светились крохотные белые крапинки. Говорят, они приносят людям радость и счастье. Таня ждала. Наверно, мать сейчас начнет рассказывать, как они шли домой и как Таня, не подумав, сказала ей ужасную глупость. Потом они будут вместе стыдить её и требовать, чтобы Таня просила у матери прощения.
Но случилось совсем другое. Мать помолчала ещё немножко, похрустела пальцами и ровным строгим голосом сказала:
— Татьяна, ты уже большая. Ты должна всё понимать… — Она запнулась на минутку и добавила: — Теперь мы будем жить с тобой в другом месте. А папа остается здесь. Мы так решили…