Я нашел маленькое местное кладбище около моря... Позднее мама посетовала, что не может навещать могилу, это слишком далеко. Тогда я пустил в ход связи и получил место на кладбище Монпарнас, в двадцати метрах от могилы Бодлера. Несколько лет спустя там, рядом упокоился Жан-Поль Сартр. Потом мама присоединилась к отцу, и когда-нибудь я примкну к ним...
Гораздо позднее мне приснился необычайный сон. Я знал, что отец снялся в фильме, кажется, в 1936 году. Я никогда не видел фильм, впрочем, там он появлялся лишь ненадолго. Но вот во сне я сказал себе: «Пойду в кинотеатр посмотреть на папу...» И вот я в зале, и на черно-белом экране среди множества других музыкантов я вдруг вижу его крупным планом. Я выкрикнул: «Папа, я здесь!» — и в этот момент он сошел с экрана и проявился цвет... И там, в моем сне, мне было пятьдесят лет, тогда как отцу — тридцать... Поскольку я, к несчастью, атеист, то не сделал из этого никакого вывода...
Когда я впервые услышал игру профессионального пианиста, музыкальное искусство поразило меня.
Рядом со школой для девочек в заброшенном квартале находится детский сад, в который я пошел в 1935 году. По иронии судьбы прямо рядом с моим детским садом находилось здание, где проводило свои мероприятия общество писателей, композиторов, поэтов. Барельефы этого здания всегда поражали меня. Среди композиций была, например, голова Бетховена, чей взгляд пугал меня.
В школе я был довольно прилежным учеником и получил почетную награду по окончании.
В десять лет я обожал Шарля Трене[221]. Я был без ума от этого певца, просто зациклился на нем... Вспоминаю каникулы, пляж. Мне понравилась одна девочка моего возраста. В ту пору из репродукторов повсюду разносились песни, и я втрескался в нее под J’ai ta main dans ma main Трене. Мне это врезалось в память, и с тех пор я вообще здорово запоминаю образы и звук... Сверкнувшая любовь и совершенная чистота. Она была хорошенькая, я уже тогда был не чужд эстетизма!
Курить я начал лет в тринадцать, шел следом за каким-нибудь франтом, пока тот не бросал дымящийся окурок. Я хватал его и затягивался. Денег у меня тогда совсем не водилось. Я курил парижские «P4». Их продавали поштучно. В ту пору я докуривал сигарету вот досюда (показывает окурок в 5 миллиметров), пока не обжигал пальцы. Здесь и скапливался весь гудрон и весь никотин.
На улице Шапталь был парикмахер, с которым у меня вечно возникали проблемы. Он во что бы то ни стало хотел умастить меня после всякими лосьонами, а я с трудом наскребал денег на простую стрижку, чтобы волосы прикрывали уши. Так что у меня на этот счет возникли комплексы... А рядом была лавочка, где продавали краски. Здесь, на улице Эннер, я каждый день катался на роликах и делал на полной скорости пируэт. Квартал был довольно спокойный, а ведь в ту пору сюда порой доносились звуки перестрелки в районе пляс Пигаль, там гангстеры сводили счеты... По четвергам, если с оценками было все в порядке, мы с сестрами могли съесть по пирожному. Так что мы втроем, рука об руку, спускались в булочную...
В ту пору я начал приворовывать, заделался маленьким клептоманом. Я таскал дорогущих оловянных солдатиков, миниатюрные гоночные автомобильчики, пистолетов набралось на целую коллекцию; я просто ронял их в портфель. Но принести все это домой было невозможно: все тут же открылось бы, а я не смог бы объяснить, откуда это взялось. Это было просто помутнение разума — воровство как тяга к запретному. Так что я раздавал все приятелям, детям консьержки, таким же бедолагам, раздавал до тех пор, пока однажды не попался. Директор магазина прихватил меня на месте преступления и сказал: «Стой здесь, а мы сходим за твоим отцом». Но я дал им неверный адрес. Когда он это понял, то вышиб меня из магазина ногой под зад. Вот это послужило финальной точкой — такое жуткое унижение. После этого я больше никогда ничего не крал.
Отец заставил меня задуматься о том, что пора бы начать самому зарабатывать. Что касается живописи, тут учителя пророчили мне блестящее будущее, они твердили о моей яркой одаренности. Но отец-то понимал, что когда занимаешься живописью, то часто бывает не на что промочить горло. Он позаботился о том, чтобы я взял уроки игры на гитаре. Меня научил играть один цыган, у него были невероятно темные волосы, просто цвета воронова крыла. В ту пору еще писали, макая перо (перья фирмы Sergent-Major) в чернила. Он вырисовывал расположение аккордов, и если случалось испачкать чернилами пальцы, то он вытирал их о волосы...