Вечером того же дня у Охлопкова состоялось знакомство с человеком, который запомнился надолго.
— Вот тебе снайпер Червяков, он пока будет твоим напарником. — Так рекомендовал молоденький старшина широкоплечего, плотного, русоволосого солдата. — При переправе реки понадобитесь для особого задания командира роты.
Как заметил Федор на следующий день, этот Червяков ползал на локтях, силой рук. "На какой черт нужен мне такой?" — подумал Федор и после первой же атаки спросил у своего нового напарника, отчего.
— Знаешь, ноги еще слабые…
— Что такое? Почему так?
Червяков, лежа на дне окопа, внимательно посмотрев на нового знакомого, начал с того, что он бывший моряк. Оказывается, он служил на Балтике в морской пехоте. Однажды катер, на котором вышли в море, разорвало торпедой, что называется, пополам. Торпеда, проскочив под носом катера, взорвалась в метрах десяти от него. Что дальше было, моряк не помнил. Очнулся лишь тогда, когда их взяли на борт другого, подоспевшего на помощь катера. Тогда он сам, вроде, целехонек остался, да ноги вот перестали слушаться. То ли ударная волна так подействовала, то ли какая «ниточка» порвалась в мышцах? Это ему неизвестно. И что странно, после лечения в госпитале мог сделать сколько угодно приседаний, мог и плясать. Это и помогло ему пройти комиссию. Но когда начинает ползать по-пластунски, ноги быстро устают и поэтому приходится прибегать к силе рук. Почему он обрек себя на такие испытания, и что заставило его так рваться на фронт, Федор не стал спрашивать.
И этот странный Червяков очень скоро показал, на что способен, как стрелок. После того, как противник, не дав в течение полутора суток переправиться через Касплю, наконец, отступил, взвод, к которому были прикреплены Охлопков с Червяковым, в тот день получил задание прикрыть переправу батарей артиллерии. Под конец переправились третье отделение и минометная рота, также поддержавшая пехотинцев с восточного берега; Охлопков и Червяков, как перейдут реку те последние подразделения, должны были встать и присоединиться к взводу.
Вдруг послышалась немецкая речь. Федор обернулся и глазам своим не поверил: вдоль реки шли человек двадцать с тремя навьюченными лошадьми. Шли быстро, то шагом, то рысцой. Сделав знак Червякову "делай как я", тихо стал отползать назад, затем на четвереньках вышел за поворот берега и, встав на ноги, побежал по низине. Обогнув небольшой островок, снова зашел в пойму и прыгнул в неглубокую яму, полную весенней талой водой.
Как только напарник нашел удобное для себя место, Федор открыл огонь по немцам, чуть отошедшим от них. Червяков сразу понял замысел Охлопкова и тоже стал бить идущих сзади.
За считанные секунды уложили шестерых. Гитлеровцы наугад открыли ответный огонь. Федор прицелился в офицера, взявшего за уздцы лошадь и размахивающего пистолетом. Гитлеровцы, отходя, были прижаты к реке и тут же попали под огонь переправившегося через реку отделения. Теперь они были вынуждены отпрянуть назад и скоро на пойме не осталось ни одного фашиста. Червяков встал и, оглаживая лицо от недавних больных ударов осколков камней и песка, собрался было спуститься к реке, как с противоположного берега раздался выстрел. Федор, пока фашист готовился ко второму выстрелу, почти не целясь, опередил его. Бойцы по пути поймали двух лошадей, бегавших ошалело то туда, то сюда.
— Смотри, — Червяков показал пальцем дыру на галифе и, как бы извиняясь за свою неосторожность, добавил: — Почему ты сюда побежал, сразу не понял. Потом только дошло…
Федор даже и не расслышал, что сказал Червяков, однако кивнул в знак согласия. В ушах его еще трещат хлопки выстрелов. Притом так звонко, будто раскрылся череп. С этим странным звоном в ушах он подошел к бойцам своего, отделения. К нему и Червякову вышел командир, поздоровался за руку и улыбался, видимо, благодарил. Охлопков и сейчас толком ничего не расслышал, но, догадываясь о чем речь, ответил кивком. Сержант почему-то пошел и пересчитал убитых. Потом снял полевую сумку с немецкого офицера и, накинув через плечо, вернулся в отделение.
— Ваших 20, наших 5, - с этими словами сержант стал подниматься по склону берега.
На этот раз Федор довольно четко услышал слова сержанта и про себя удивился точности его подсчета. Шагая за отделением по берегу, он обернулся и увидел, что отсюда были видны действительно всего пять трупов. Федору казалось, что перестрелка длилась всего несколько минут. И за эти считанные минуты полегло более двадцати фашистов. Если бы его попросили объяснить этот невероятный случай, то вряд ли смог сказать что-либо убедительное. Откуда взялись немцы? Как они могли выйти так неосмотрительно к переправе?
О том, как воевали в тот день Охлопков и Червяков, газета "Защитник Отечества" сообщила следующее:
"При наступлении на деревню снайперы Охлопков и Червяков выдвинулись на фланг своего подразделения. Меткими выстрелами они истребили за день 20 вражеских солдат. Своим огнем снайперы помогли стрелкам быстрее продвинуться вперед"24.
После перехода Охлопкова в 259-й полк, это было первым о нем упоминанием в печати.
В тот день взяли еще одну деревню. И вскоре противник исчез совсем, будто провалился сквозь землю. На перевале бойцы хлебали свежие щи с таким удовольствием, будто гул войны, доносящийся издалека, их не касался. Давно не было такого шумного и веселого обеда. Настроение бойцов поднялось не только от хороших щей. Во время обеда политрук объявил о том, что войсками 43-й и 4-й ударной армий взят город Демидов. Значит, по крайней мере завтра соприкосновения с противником не будет.
Но через несколько дней положение стало осложняться. Долгие, нудные дожди, рано наступившая осень с ее слякотью и пронизывающими холодными ветрами, бездорожье, непролазная грязь, усиление сопротивления противника еще более обременили и без того тяжелую жизнь солдата. Казалось, нельзя было выдержать такого шествия с боями по лесам и болотам, ночевок в мокром окопе или где-то под деревом и ежедневного, ежечасного тяжкого труда. Все же, несмотря ни на что, наступление продолжалось.
259-й полк с другими частями 43-й армии вступил в Белоруссию. И здесь солдат не встретил ничего такого, от чего он мог бы облегченно вздохнуть. Наоборот все, что он видел на каждом шагу, будоражило, раздражало его сознание, его душу. В какую деревню ни вступит, заставал одно лишь пепелище. От деревень торчали одни трубы печей — это зловещие свидетели ужасающей боли, которая прошлась по многострадальной земле. Целыми неделями солдаты не видели живых людей. Зато везде — на улицах, около сожженных домов, в сараях, за деревнями — валялись трупы.
Живых людей на территории Белоруссии впервые увидели после взятия деревни Колышки. В нескольких уцелевших от огня домах ютились дети, старики, раненые. Видимо, и они были бы сожжены и уничтожены, если бы тот самый гвардейский полк, переброшенный сюда с Белгорода, не создал угрозу окружения.
Начиная с Колышек, на дорогах люди стали появляться чаще. Исхудалые, едва прикрытые тряпьем, встречали солдат с радушием, старались в чем-то помочь, делились всем, что имели.
Однажды во время привала из леса пришло человек тридцать. Эти люди, назвавшие себя партизанами, Федору показались старыми. Подкрепившись, один из них — бородач — попросил у него курево. Пользуясь случаем, Федор стал допытываться:
— Тебе, пожилому, не трудно в партизанах ходить?
— Что ты говоришь? Сейчас разве такое время, чтобы обращать внимание на возраст и невзгоды? Я-то не старый. Мне девятнадцать, дяденька…
Федор, не скрывая удивления, еще раз посмотрел на бородача и не мог поверить, хотя глаза у того и впрямь были молодыми.
— А она тоже молодая? — Федор кивнул головой в ту сторону, где сидела женщина, одетая сверх темного платья с широким подолом в рваный ватник.
— Она? Катя, тут интересуются годками твоими. Что скажешь любопытным?
— Ой ли! Нет у меня секретов. Через три месяца пой дет двадцать пятый. Имею сына. Вдова красного командира. — Женщина еще что-то хотела сказать, но ограничилась неодобрительным взглядом.