Ладейников рассчитывал на то, что теперь, на третьем часу допроса, психологически сломленный, неоднократно загнанный в тупик и обличенный в ложных показаниях Яновский не должен лгать: несколько раз предупрежденный следователем об ответственности за дачу ложных показаний, он был напуган и теперь был убежден, что только чистосердечные показания могут настроить Ладейникова на линию объективного ведения следствия.
— Скажите, а письмо матери в Одессу, в котором вы сообщаете ей, что сразу же после защиты диссертации вы подаете на развод со своей теперешней женой и вступаете в брак с дочкой вашего научного руководителя профессора Верхоянского, — когда вы это письмо послали матери?
Яновский, словно от удара в лоб, отшатнулся назад. Побагровевшее лицо его исказило выражение страха и возмущения.
— Кто вам дал право перехватывать личные письма?! Это нарушение конституции!..
— Пока здесь, гражданин Яновский, спрашиваю я, а вы — отвечаете. Повторяю вопрос: когда вы отправили это письмо матери в Одессу?
— Если вы осмелились вскрыть мое письмо, то потрудитесь взглянуть на штемпели почтовых отделений, где оно принято и куда оно было отправлено. Это проще, чем нарушить право переписки.
«Пусть думает, что письмо его перехвачено и вскрыто, — решил Ладейников. — Иначе он станет отрицать свои намерения развестись с женой и скроет планы женитьбы на теперешней любовнице. Изворотлив, каналья».
— Почему вы решили развестись с женой? — в лоб спросил Ладейников.
— У нас с ней уже давно идут принципиальные разногласия во взглядах на жизнь. Это проявилось на втором году нашего супружества.
— Арест Валерия ускорил ваше решение?
— Да!
— Полагаете, что судимость сына жены помешает нашей карьере, о чем вы пишете в своем письме матери? Не так ли?
— Да, я писал матери об этом.
Вопросы и ответы Яновского Ладейников скрупулезно записывал. Успевал. Яновский видел, как быстро и уверенно бегала шариковая ручка по разграфленным страницам протокольных бланков, отчего его тревога с каждой минутой нарастала, и временами ему казалось, что он попал в какую–то невидимую вязкую паутину, обволакивающую его и давящую все сильнее и сильнее.
— А теперь, гражданин Яновский, скажите, не смогу ли я познакомиться с главой вашей диссертации, в которой вы, не называя Валерия Воронцова по фамилии, берете его как прототипа и рисуете его как несчастного молодого человека, обманутого матерью–блудницей, как юношу, совершившего тягчайшее преступление, за которое его ждет суровое наказание?
— Есть у меня черновой вариант этой подглавки, но ее еще не читал мой научный руководитель. Более того, он даже не знает, что она мною написана.
— Она что, эта подглавка, написана по горячим следам, после того как Валерий Воронцов узнал, что летчик–испытатель, похороненный на смоленском кладбище, не является его отцом, или значительно позже?
— Она написана гораздо позже, когда Валерий сидел в тюрьме, — стараясь скрыть волнение, ответил Яновский. — Чтобы не было строгого документализма, я не назвал фамилию Валерия. Вместо смоленского кладбища, как было на самом деле в жизни, я действие перенес на кладбище в Воронеже.
— А вы вели беседу с Валерием, когда он находился в изоляторе на Матросской тишине?
— Нет, беседы с ним в изоляторе я не вел и не имел права вести этих бесед, так как он находился там под стражей.
— А в диссертации вы об этом пишете.
— Сделал это для убедительности. И не считал это запретным.
— А вы допускали мысль, что при защите вашей диссертации на заседании ученого совета будут присутствовать ваша жена и Валерий?
Яновский долго молчал. Было видно, что он смертельно устал.
— Жена — может быть. Валерия моя диссертация никогда не интересовала.
— Но в этой главе вы выводите свою супругу чуть ли не дамой легкого поведения. Вы допускали, что этим наветом вы смогли бы ее публично оклеветать, оскорбить и тем самым причинить ей боль и обречь на страдания? Ведь она глубоко больной человек.
— Этот раздел диссертации я запланировал, когда она была совершенно здорова.
— А как же тюрьма Валерия, о которой вы пишете в этом разделе? Ведь когда с вашей женой случился инфаркт, Валерий еще не был в тюрьме. В этих показаниях у вас явные противоречия. Глава написана вами, если судить по материалу в ней, уже после того, как Валерий был заключен в изолятор, а жена ваша лежала в палате реанимации. Вы согласны со мной?
— Да… Кажется, так. — Голова Яновского клонилась все ниже и ниже. Было видно, что мысленно он молил об одном — скорей бы кончалась эта мучительная следственная процедура. Под тяжестью вопросов, которые следователь методично вешал на него гирями, он словно оседал, горбился и уже не казался Ладейникову тем красавцем мужчиной в элегантном сером костюме, который около трех часов назад вошел в его кабинет с видом независимым и выражением на лице, преисполненным достоинства и значительности.