— Сергей Иванович, пожалуйста, ведите ученый совет! — раздраженно бросил председателю профессор Карпухин. — Должен же быть какой–то результат! Будем голосовать или нет?
Растерянно озираясь по сторонам, председатель широко развел руками.
— Беспрецедентно!.. За тридцать лет подобного еще не было!..
— Не только в нашем институте — не было в целой Москве!.. — поддержал председателя секретарь ученого совета, не спуская глаз с профессора Верхоянского, словно только он один мог решить — что делать дальше.
Грудной бас поднявшегося с кресла профессора Верхоянского, который, вскинув перед собой руку, заговорил лишь тогда, когда в зале наступила полная тишина, как–то сразу поставил все на свои места:
— Товарищи члены ученого совета! И все, кто присутствует при обсуждении диссертация Яновского!.. Как заведующий кафедрой, как научный руководитель аспиранта Яновского и как член ученого совета, настаиваю довести до конца процедуру защиты. Разумеется, с учетом того, что официально, под протокол, сообщила ученому совету уважаемая Калерия Александровна. — И, обращаясь к председателю, сказал уже более спокойно: — Сергей Иванович, я думаю: другого решения быть не может.
— Да, да… — с готовностью согласился председатель. — У нас нет основания приостанавливать защиту. — И, повернувшись к Яновскому, нерешительно спросил: — У соискателя есть что ответить Калерии Александровне Веригиной?
Взгляды всех, кто находился в зале, скрестились на Яновском, который по–прежнему, уронив голову в ладони, сидел не шелохнувшись, словно председатель обращался не к нему.
— Вы слышите, Альберт Валентинович? Я к вам обращаюсь. У вас есть что ответить капитану милиции Веригиной? — И, снова не дождавшись ответа, повернулся к стенографисткам. — Так и запишите, пожалуйста, — отвечать на выступление Веригиной соискатель отказался. — Только теперь председатель вспомнил, что он не поблагодарил за выступление Веригину, отчего его мгновенно преобразившееся лицо осветилось виноватой улыбкой. — Уважаемая Калерия Александровна, специализированный ученый совет выражает вам благодарность за ваше выступление, которое будет учтено при голосовании. Как видите — соискателю возразить вам нечем.
— Я свободна? — взглянув на часы, спросила Калерия.
— Да, не смею вас задерживать.
Дальнейшие слова председателя Калерия уже слышала из коридора, куда она вышла с гулко бьющимся в груди сердцем, удары которого пульсировали в висках.
Уже в машине, влившись в поток Садового кольца, Калерия никак не могла унять внутреннюю дрожь. Всю вторую половину дня она провела в нервном возбуждении. Перед глазами стояли лица выступавших на защите. А в десятом часу вечера, когда солнце закатилось за гряду заполонивших двор кленов и тополей, Калерия позвонила Петру Ниловичу. Трубку взяла Татьяна Нестеровна. Ее старческий голос болезненно дрожал. Поздоровавшись с Калерией, она горестно сообщила, что у Петра Ниловича плохо с сердцем, а у профессора Верхоянского после защиты начался гипертонический криз.
— Вы не скажете, Татьяна Нестеровна, как прошло голосование? — дрогнувшим голосом спросила Калерия, чувствуя себя виновницей нездоровья двух уважаемых ею профессоров.
— Голосование?.. Беспрецедентно!.. За свои семьдесят пять лет Петр Нилович с подобным встретился впервые. Из двадцати двух голосов все двадцать два против. Ваша работа, голубушка. — В голосе старушки звучала горечь осуждения.
— Нет, Татьяна Нестеровна, это не моя работа. Это — расплата аспиранта Яновского за все, с чем он шел к защите своей диссертации. Передайте Петру Ниловичу мой искренний привет, и пусть он на меня не сердится за мое выступление. Иначе я не могла. Не имела права, — Попрощавшись, Калерия положила трубку и легла в постель.
Муж задерживался на работе. Он еще утром звонил и сообщил, что вечером ему предстоит серьезный оперативный выезд на окраину Москвы.
В голове Калерии назойливо пульсировала мысль: «Сергей прав!.. Тысячу раз прав!.. Жизнь как море. Валами своими оно выбрасывает на берег всю рухлядь, всю дрянь. Жизнь гениальна!.. Она отторгает из своих недр все, что загрязняет ее первозданную чистоту».