Манежная площадь была залита утренним солнцем, Моховая улица выглядела особенно оживленной. Она звенела молодыми голосами, пестрела цветными нарядами девушек; отовсюду неслись возгласы приветствий, смех, шутки. Все, что видел Северцев, ему казалось необычайно праздничным и торжественным.
— Вот и университет. — Захаров показал на здание с большим стеклянным куполом.
Алексей в ответ только вздохнул.
Московский университет в июле жил особой, напряженной жизнью. Со всех концов страны и даже из других стран мира съезжалась сюда молодежь, чтобы померяться знаниями на экзаменах. Сколько бессонных ночей проведет какой–нибудь сибиряк за дальнюю дорогу, прежде чем увидит Москву, Кремль, университет!.. Не нужно быть робким человеком, чтобы на первых порах растеряться. Все, что когда–то схватывал одним лишь воображением, сейчас лежит перед тобой живое, величественное. Смотри, любуйся, запоминай. Если даже не попадешь в университет, то и в этом случае не зря проездил отцовские деньги: побывал на Красной площади, в Мавзолее видел Ленина.
Больше всего заявлений в университет подавали отличники. Но заглядывали сюда и те, кто не решался подавать документы: с тройками в аттестате нечего тешить себя надеждой. Из любопытства они все–таки расспрашивали, прислушивались, присматривались к тем, кто поступает. Где–то в глубине души даже у троечника нет–нет, да и шевельнется дерзкая надежда: «А вдруг проскочу?»
Таких легко отличить по их нерешительным лицам.
С документами, завернутыми в газету, походит такой середнячок по факультетам, потолкует, узнает о том, как «сыпятся» медалисты, и, облегченно вздохнув, нахлобучит поглубже кепку, чтобы двинуть куда–нибудь попроще.
Не меньше здесь было и болельщиков.
Военные и штатские, старые и молодые, женщины и мужчины — каждый думал: уж если он сам пришел с дочерью или сыном, то это непременно облегчит поступление. Посоветовать, предостеречь, может быть, повидать полезного знакомого, мало ли какие могут встретиться неожиданности, где нужен отцовский или материнский глаз.
Переживали родные не меньше тех, за кого они болели.
Были болельщики и у Алексея Северцева. Это он знал хорошо, и ему от этого становилось легче. А где–то в глубине души даже жила маленькая надежда стать студентом.
— Вот и юридический, — сказал Захаров. — Давайте заявление, будем соблюдать субординацию.
В узких коридорах юридического факультета маленькими группами стояли поступающие. Возбужденные, они о чем–то спорили, размахивая руками.
— Вы подождите, а я пойду к декану. — Николай направился в деканат.
Молоденький, лет восемнадцати, брюнет с пробивающимися усиками выскочил из аудитории, где проводилось собеседование с поступающими и, поджав руками живот, захлебывался от смеха. Все повернулись к нему.
— Обождите, дайте в себя прийти…
Наконец он нахохотался.
— Он ее спросил: «Что такое бизония?» А она, — и брюнет снова принялся хохотать, — она подумала и отвечает: «Бизония — это страна, где водятся бизоны».
Взрыв смеха прокатился по коридору.
Северцев стоял рядом с этой веселой компанией, но не слышал, о чем рассказал брюнет с усиками. Теперь, когда точно сговорившись, все повернулись в его сторону, он залился краской и растерялся. «Неужели надо мной?», — подумал он и, сконфуженный, прошел в конец коридора. Напротив двери в актовый зал остановился. В зале шла репетиция. Лариса Былинкина, студентка второго курса, готовила к смотру художественной самодеятельности гопак. Поджарый и уже немолодой танцмейстер показывал ей какое–то замысловатое па и раздражался, когда у его ученицы оно не получалось.
— Смотрите внимательно, нога в этом повороте должна описывать вот такую линию, — показывал танцмейстер. — А у вас все на манер барыни. Начнем снова, — он махнул рукой пианисту.
— Получилось? Сейчас правильно? — Лариса подбежала к танцмейстеру,
Но и на этот раз у девушки вышло не так, как добивался учитель.
Танцмейстер молча собрал ноты, положил их в папку, вытер платком лицо. Выходя из зала, он неожиданно остановился в дверях.
— Мне кажется, вы начали зазнаваться, Лариса. А нужно больше работать. Я вас готовлю к серьезному смотру!
Когда учитель вышел из зала, пианист, тоже студент, принялся успокаивать Ларису, которая, чуть не плача, нервно наматывала на палец косынку.
— Ничего, успокойся, на него иногда находит.
— Успокойся. Легко сказать…
Из коридора донесся раскатистый хохот. Ларису словно передернуло.