— Ну хватит же, хватит, — задыхалась Наташа. — Я устала, держи меня.
Ленчик отчетливо видел, как Наташа лежала на ладонях у Николая. Сколько бы он дал за то, чтоб это были ладони его, Виктора Ленчика.
После того как Наташа отдохнула, Николай вновь принялся за урок плаванья. По-прежнему поддерживал девушку на своих широких ладонях, он зашел поглубже и там отпустил ее.
— Теперь к берегу! — скомандовал он и отошел в сторону.
Несколько секунд Наташа держалась на воде самостоятельно. Глядя на ее испуганное лицо, Николай от души хохотал.
— Молодец! Замечательно, — подбадривал он. — Еще рывок, и ты у берега. Ноги, ноги! Почему ты не дышишь?
Наташа хотела что-то ответить, но хлебнула воды и закашлялась. Через несколько секунд ее голова скрылась под водой.
— Негодяй, ты ее утопишь! Ты!.. — бесновался Ленчик.
Николай быстро подскочил к Наташе и поднял ее.
Она крепко обвила его шею и, как ребенок, прильнула к нему. Бинокль дрогнул в руках Ленчика. Это было свыше его сил. Он заскрежетал зубами. Правая нога его подвернулась, он инстинктивно подался вперед и, не удержав равновесия, полетел в воду.
Плавал Ленчик плохо. Тяжелый военный бинокль и фотоаппарат, висевшие на шее, тянули на дно, костюм и ботинки связывали движения. Он изо всех сил работал руками и ногами, чтобы добраться до мостика. Лицо и волосы его были покрыты тиной и водорослями.
Когда Ленчик, пошатываясь, вышел на берег, первое, что бросилось ему в глаза, был отцовский «ЗИС» и шофер Саша. Саша растерянно смотрел на Виктора и никак не мог понять, что произошло.
— Домой! Быстрей домой! — приказал Ленчик шоферу и мокрый, в тине и водорослях, плюхнулся на заднее сиденье, устланное дорогим ковром восточного рисунка.
12
Наташа гладила свое любимое платье. Вечером она пойдет с Николаем в театр.
— Мамочка, ты знаешь, ведь Ленского будет петь сам Лемешев. Мне просто повезло.
Но матери было не до оперы и не до Ленского.
Несколько раз Елена Прохоровна пыталась серьезно поговорить с дочерью о ее будущем, но всякий раз Наташа или отшучивалась, или отговаривалась, что замуж ей еще рано, что это-де не в старину, когда выходили в шестнадцать лет. Но на этот раз мать проявила всю свою настойчивость. И это действительно был первый серьезный разговор двух взрослых женщин, где мать тонко поучала, а дочь смело не соглашалась.
Елена Прохоровна повела с того, что попыталась раскрыть перед Наташей неприглядные стороны семейной жизни. Это она делала впервые.
— С милым и в шалаше рай — это верно, — начала она. — Но надолго ли? О том, что бедность не порок — и с этим я не спорю. Но ведь это одни красивые слова.
Выждав, не последуют ли возражения, Елена Прохоровна вкрадчиво продолжала:
— Скажу тебе прямо, Наташа, мне не нравится твоя дружба с Николаем. Рано или поздно, все равно вы должны расстаться. И лучше рано, чем поздно. А вот свое отношение к Виктору ты должна изменить. Ты его просто унижаешь, а этого не следует делать.
Елена Прохоровна бесшумно встала с кресла и так же бесшумно подошла к окну. В комнате повисла тишина.
— Подойди сюда, — снова первой заговорила мать. — Посмотри. — Она указала на улицу, где стояли милиционер и прохожий. Очевидно, прохожий допустил какое-то нарушение порядка. — Ну чего он привязался? Что этот прохожий сделал? Наверное, всего лишь попытался перейти улицу не там, где положено. Эка беда. А ведь он формальным образом придрался. Вот и с твоим так. О боже, как это унизительно!
Оставив утюг на платье, Наташа подняла голову. Некоторое время она безмолвно смотрела на мать. Потом голосом, в котором звучала обида, сказала:
— Мама, как ты неправа. Ведь он выполняет свой долг. Он несет государственную службу.
— А разве я возражаю против того, чему вас учат в университетах? Я только хочу, чтобы ты отличала красивое от уродливого, возвышенное от низкого. А то, что там происходит, — унизительно.
Наташа с обидой посмотрела на мать.
— Хорошо, допустим, что у этого гражданина, которого остановили за пустяк, отвратительное настроение. Пусть ему кажется, что его незаслуженно отчитали, хотя я убеждена, что это не так. Но что будет делать этот гражданин, если, придя домой, он увидит, что его квартира ограблена? Куда он побежит за помощью?
— Ну, разумеется, он заявит в милицию.
— Вот вам первое противоречие, — обрадовалась Наташа. Про утюг она совсем забыла.
— Какая ты все еще глупенькая. Разве я оспариваю полезность милиции? Наоборот, я уверена, что она необходима так же, как дворники. Что стало бы без дворников в Москве через неделю? Москва заросла бы грязью. Они тоже несут службу.
— Да, они тоже люди. Тоже несут службу. Влюбляются, женятся… — Словно споткнувшись, Наташа остановилась. Краска залила ее лицо. — А потом, потом… Я совсем не понимаю, мама, почему ты с каким-то особым наслаждением льешь грязь на нашу дружбу с Николаем? Что он тебе сделал плохого? Тебя не устраивает его зарплата? Что он из простой рабочей семьи? — Наташа поняла, что говорит лишнее и замолчала.
В комнате уже начинало попахивать гарью, но ни дочь, ни мать не замечали этого.
В эти минуты Елена Прохоровна особенно остро почувствовала, что дочь уже взрослая. И это чувство ухода дочери из-под полной и неограниченной власти матери насторожило Елену Прохоровну. Ей хотелось крикнуть: «Да как ты смеешь, негодная! Ты с кем разговариваешь?! Кто я тебе?!» Но она сдержала себя, боясь испортить дело.
— Ты не горячись, Наташа. Если тебя раздражает такой мой тон, я могу говорить и без тона. Как мать я не допущу ничего серьезного между тобой и Николаем. Вы никогда не будете вместе. Все, что ты от него ожидаешь, то, что он где-то там заочно учится — это журавль в небе. А вот, если бы ты помягче и повнимательней относилась к Виктору, он давно бы сделал предложение.
— Он уже трижды его делал, — выпалила Наташа и покраснела еще гуще.
Елена Прохоровна вздрогнула и резко повернулась к Наташе.
— Как делал? А ты?
— Я трижды отказывала и просила, чтоб он больше не приставал со своим сватовством, а вот Николаю я бы не отказала.
Сказав это, Наташа стыдливо опустила глаза. Так откровенно о своих чувствах к Николаю она говорила с матерью впервые.
— Девчонка. Ты все еще глупая девчонка. Боюсь только одного: когда ты повзрослеешь — будет уже поздно, и разговор на эту тему станет излишним.
Елена Прохоровна говорила теперь с нескрываемым раздражением. Пытаясь проникнуть в душу Наташи, она хотела держаться спокойно, но чем больше она этого хотела, тем сильнее в ней просыпалась жажда власти над дочерью, и это выводило ее из равновесия.
— Да, я забыла, — уже более спокойно сказала Елена Прохоровна. — Виктор сегодня приглашен к нам на пироги. — Сказала как бы между прочим, но с явным намерением подчеркнуть, что власть над дочерью полностью находится в ее руках.
— Кто его приглашал?
— Я.
— Сегодня вечером я иду с Николаем в театр.
— Сегодня вечером ты будешь дома!
— Нет. Я пойду в театр. — На слове «театр» Наташа сделала ударение.
На эту дерзость Елена Прохоровна ничего не ответила, и только прищуренные глаза ее говорили, что разговор между ними не закончен, что в этой скрытой борьбе она еще не пустила в ход все то, чем располагает.
После напряженного минутного молчания, закрывая двери спальни, Елена Прохоровна сказала упавшим голосом:
— Ну что ж, поступай как знаешь. Ты взрослая, а мать — стара.
Только теперь Наташа вспомнила про утюг и сразу почувствовала запах подпаленной материи. Это платье ей уже никогда не придется надеть: оно было прожжено так, что никакие ухищрения портнихи не были в состоянии его исправить.
13
Часы на Спасской башне показывали половину первого ночи, когда Николай и Наташа возвращались из театра. Свернув с набережной, они медленно поднялись на Каменный мост. От фонарей над набережной в Москву-реку падали огненные столбы, дрожа и переливаясь на поверхности воды.