Снова объявляют сбор. На этот раз перед церковью. Вижу брошенные грузовики с мешками сушеного, нарезанного ломтиками картофеля. Набиваю им карманы. На снегу стоят бочки с вином. Одна из них проломлена, и вино застыло красными льдинками. Наполняю ими котелок, а одну кладу в рот. Один из офицеров предупреждает:
— Будьте осторожны, вино может быть отравленным.
Нет, вино не было отравленным.
Немцы забрали всех взятых нами в плен русских солдат, отвели их подальше, и вскоре мы услышали автоматные очереди. Пошел снег.
И снова шагаем вперед. Отряды смешались, поднялся сильный ветер. Мы все в снегу. Ветер свистит в сухой траве, снежинки колют лицо. Мы прижимаемся поближе друг к другу. Мулы артиллеристов утопают в снегу по самое брюхо, ревут и не хотят идти дальше. Проклятия, окрики, вопли, метель.
Ночь, но уже в другом месте. Там внизу, за деревьями не избы ли? Я пошел в том направлении. Проваливался по пояс в снег и словно плыл, грезя об избе. Добрался туда, где мне привиделись избы, и не нашел ничего, кроме теней, но что же это за тени? Вернулся назад. И снова мне показалось, будто я вижу избы. Пошел в ту сторону до берега реки. Но и тут не было ничего, кроме трех обледенелых берез, которые протягивали мохнатые ветви к звездному небу. Там на замерзшей реке я заплакал. Где мои товарищи? Хватит ли у меня сил догнать их? Я нашел свой взвод уже в большом кирпичном доме. Деревня была всего в нескольких сотнях метров, но я пошел в противоположную сторону. Холодно, и слабый костер, который мы разожгли, больше дымит, чем согревает. На одной половине комнаты свалено в кучу зерно. Мы бросаем на него застывшие одеяла и ложимся, даже не стряхнув снег. Я давным-давно не снимал ботинок, и теперь решил их снять, чтобы очистить ото льда и просушить. И сразу же ноги вспухли. Носков я так и не снял из страха увидеть синие ноги со слезающей пластами кожей. Я мгновенно заснул. Внезапно меня разбудили взрывы гранат и яркая вспышка. «Все, попали в западню», — подумал я. Мне никак не удавалось натянуть твердые, одеревеневшие ботинки. Я схватил карабин и ручные гранаты. Крики, плач, кто-то выбил стекло и босиком спрыгнул на снег. Я пополз по куче зерна к окну. Увидел огромное зарево, стало светло, как днем. Люди бежали куда-то сквозь огонь, выскакивали из пламени и кидались в снег. К нам влетел лейтенант Пендоли.
— Это не атака русских, — крикнул он, — и не партизаны!
Оказалось, что от костра, который солдаты разожгли, чтобы согреться, начался пожар в церкви, и лежавшие там боеприпасы взорвались. Слова Пендоли успокоили нас, и мы снова улеглись на куче зерна. Сквозь разбитое стекло в комнату проникал адский холод и снег, красный, точно обагренный кровью.
Какой сегодня день? Приветливо светит солнце, а небо розового цвета. Похоже на один из мартовских дней, предвещающих весну. В эти дни у нас снова появилась надежда. Мы останавливаемся — короткий привал. Вместе с Тоурном, Антонелли и Киццари поем на пьемонтском диалекте: «В тени кустов спала прекрасная пастушка». Поем дружно, с воодушевлением, и все мы в своем уме.
Шагаем, шагаем, шагаем, и каждый шаг хоть на метр да приближает нас к дому. Проходим через более крупное, чем обычно, селение, тут есть несколько каменных домов. Мы вступаем на землю Украины.
То и дело кто-нибудь из солдат забегает в дом и возвращается оттуда с сотами белесого меда. Солдат моего взвода принес лейтенанту Ченчи полное ведро молока с медом. Ченчи жадно пьет прямо из ведра. Кажется, будто этот напиток, попав в живот, сразу превращается в кровь. Попил этого эликсира и я. Вдоль дороги на целые километры тянутся избы. Но большая часть изб заперта, а в открытых пусто — хоть шаром покати. Вдали слышны выстрелы. Это могут быть партизаны. Я прибавляю шаг, чтобы догнать свою роту. Иду по обочине, и офицер-артиллерист зло ругается:
— Всегда эти прохвосты и трусы первые, когда есть чем поживиться, а как в атаку идти, так они последние.
Он грубо меня толкает.
— Я из батальона «Вестоне», — говорю я, — ищу свой взвод. Меня зовут Ригони.
— Ты Ригони? — Офицер радостно смеется. Это младший лейтенант из группы «Виченца», и мы знаем друг друга еще по Албании.
Колонна остановилась. Майор Бракки и другие офицеры, шедшие впереди, попали под автоматную очередь. Один из офицеров ранен в ногу. Бракки крикнул мне, чтобы я выдвинул вперед станковый. Из двора мы открыли огонь по русским. Сбоку от нашего станкового артиллеристы ведут огонь из старого, образца четырнадцатого года станкового пулемета «Фиат». Во дворе много старших офицеров, которые следят за моими действиями. У меня появляется ощущение, будто я на экзаменах в школе младших командиров, и, когда пулемет проваливается в снег, не давая мне вести прицельную стрельбу, я невольно краснею.
Русские скатываются в балку и исчезают. В соседней избе на столе лежит раненый лейтенант. Захожу и вижу, что он шутит с другими офицерами. Среди них есть даже генерал. Русская женщина принесла всем кофе, чашечку дала и мне. Между тем автоматную очередь, похоже, дали из этого дома.
Главные силы колонны остались здесь, а наш «Вестоне» и горная батарея направились в другое селение, расположенное правее первого на вершине холма. Добрались мы туда уже ночью. Вошли со всеми предосторожностями и разместились в избах. Устроились удобно — каждый взвод в отдельной избе. А в моем осталось меньше двадцати человек. В избе нашлись картофель, мед, куры, и мы стали готовить ужин. Нас ждал спокойный вечер и беспробудный сон.
Рино вместе с другими земляками — Ренцо, Адриано, Гуццо — расположился в избе неподалеку. Их отряд был придан нашему батальону взамен роты, попавшей в плен к русским. Вернувшись от них к себе в избу, я увидел, что ужин почти готов и на полу постлана солома. Русский юноша с тонкими, благородными чертами лица всячески старался нам помочь, принес дрова, вынес столы и скамьи, чтобы освободить нам место, разложил ложки. Он прихрамывал и горбился, а при ходьбе почти касался руками пола. Пока я наблюдал за ним, ко мне подошел Джуанин и прошептал:
— Сержант, тут рядом под соломой полно оружия.
Я вышел посмотреть. И верно. Возле избы в сарае под соломой было спрятано оружие и ручные гранаты. Когда мы вернулись, хромой юноша исчез. Мы решили, что он, должно быть, смелый партизан.
Наступил день 26 января 1943 года, о котором столько уже писалось. Занялся рассвет. Всходившее на горизонте солнце посылало нам первые лучи. Белый снег и солнце слепили глаза. Вместе с нами готовились к атаке немецкие танки. Мы прошли немного и остановились, поджидая главные силы колонны. Добравшись до гребня холма, мы увидели большое селение, почти город — Николаевку. Нам сказали, что за ней начинается железная дорога, и нас уже ждет специальный поезд. Если мы доберемся до железной дороги, значит, мы вырвались из окружения. Мы посмотрели вниз и поняли, что на этот раз все именно так. В небе появились три, нет, четыре гигантских самолета и стали обстреливать колонну. Из всех бортовых пулеметов вырывалось пламя, и сразу колонна развалилась и рассыпалась. Самолеты взмыли ввысь, а затем снова пронеслись над колонной, поливая ее пулеметным огнем. Особенно досталось хвосту колонны, вытянувшемуся черной линией в степи.