Был такой случай действительно. Однажды Борис по всем библиотекам бегал в поисках статей об эхолотах. Эти эхолоты только-только начали устанавливать на рыбацких сейнерах; хотелось узнать поподробнее, что за диковина. И у выхода из библиотеки горкома партии он столкнулся с проходившим мимо Остюковым. Тот настороженно его оглядел, прищурился на книжки под мышкой у Бориса и угрюмо спросил:
— Науку постигаешь?
— Оно и вам бы невредно, — ответил Борис.
— …А я ему туману напустил, — продолжал Паня. — Я говорю, что ты, мол, такой человек! Образованный — одно, а другое — в горкоме партии бываешь. Ну, по молодости лет еще не партийный — просто подготовку ведешь, что ли… Знакомства там у тебя. А он говорит: «Побожись!» А я говорю — ну, зачем я буду божиться, я точно, мол, говорю.
Они помолчали. Паня смотрел на высокое синее небо, на легкие облачка, недвижно застывшие над самой, казалось, мачтой, — подпрыгни и коснешься рукой. Борис листал книгу, но что-то уже не читалось.
— Он тебя, Борька, боится! Ты думаешь, он бы тебя ночью не осадил, что ли?.. Запросто! А то хвост поджал и боком-боком в дверь, как тот краб. Очко сработало!
— А и черт с ним, — зевнул Борис. — Неохота мне с ним связываться, понимаешь?
Остюков исподволь разузнавал Бориса, присматривался к нему, хитрил, выжидал. Он говорил коку:
— А что, как там с картохой положеньице? Маем на ужин, чи уже подчистую сожрали?
— Не то чтобы сожрали, но… вышла, — ответствовал кок со вздохом. — Я вам скажу так, что бога в животе наша братва не имеет.
— Тогда что ж, — беспомощно оборачивался
Остюков. — Слышь, боцман… Ты загони там рыбки ведер несколько. Сменяй на картошку в поселке. Да не продешеви!
И просительным тоном объяснял Борису: — Как же без картошки?.. Без картошки и суп не суп и еда не еда. Петр Великий был не дурак, знал, какой продукт в Россию завезти.
Борис молчал, и только серые мрачноватые глаза его поблескивали да кривился рот. Что-то угадывал он противозаконное в меновых махинациях Остюкова, да не мог как следует взять в толк: может, и нет большого греха в том, что пару ведер рыбы сменяют на картошку? Пусть меняют! Но, конечно, рыбой торговать Борис не будет. Нет. Он матрос. Рыбак. Да будет известно Остюкову.
Остюкову было известно. Но он ни в чем не перечил Борису. Похоже, что он в самом деле его опасался. Он старался даже завести с Борисом дружбу. Приятельски похлопывал его по плечу, любопытствовал, как расценивается в газетах международная обстановка и какая такая любовь, которая в книжках («Правду говорят, что яд из-за нее принимали и натурально под поезда бросались?..»).
Остюков и раньше, случалось, ходил в передовых рыбаках, но вот пришли дни, когда он загремел. «Креветка» шла первой по вылову рыбы среди всех судов базы. Портрет капитана-бригадира красовался на городской Доске почета. Он был не только руководителем бригады ловцов, опытным рыбаком, но, с трудом освоив премудрости судовождения, совместил две профессии. Его ставили в пример. Им гордились. В областной газете вспоминали его боевое прошлое, писали о нем, как об израненном вдоль и поперек солдате, тонувшем и неутонувшем, прошедшем сквозь огонь и дым. Именно человеку такого склада, воителю и труженику, могли стать подвластными стихии. И стихии покорялись Остюкову. И он невозбранно брал с них дань и приносил эту дань на алтарь Отечества. Вот как о Колдуне писали в газетах. И никто не догадывался, что на сторону, «налево» уходило уже не ведро хамсы, а центнер либо два… Крепко поработали, можно и кутнуть!
А Борис… Разве к нему приезжают корреспонденты? Кто о нем знает? Что он может? Что умеет? Щенок, одно воображение только… И все жестче становился взгляд Остюкова при встречах с Борисом. Да, поначалу он опасался строптивого матроса, но потом раскусил, что зелен паренек, зелен…
Мякенький прижал однажды Бориса к площадке и посоветовал, добродушно-нагловато улыбаясь:
— Были тут у нас когда парторг с профоргом, приметил я, что больно уж ты около них увиваешься! Совесть тебя, что ли, гложет какая?.. Так ты плюнь на совесть, это от сырости, от плохой погоды. В общем чтобы без философии, не сболтни . чего лишнего при народе. При гостях, так сказать. Понял? А то худо будет, если не понял!
Борис, вспыльчивый по натуре, схватил Мякенького за жгут хамсароса, которым тот подпоясался. Дернул на себя.
— Пугаешь, значит, да? Но вот вопрос, кто из нас двоих более пугливый окажется! Ты уже и сейчас боишься. Отвечать боишься, понял?..
Голубые, слегка навыкате глаза Мякенького стали наивно-глуповатыми, а нос сморщился, будто он собирался чихнуть.