В чистом виде никакая тварь ее не станет есть, но, если добавлять ее понемногу в корм, у птиц увеличивается яйценоскость, у скота — привес.
Геннадий сказал, что недавно Швеция хотела купить у нас этой муки, но ей пришлось отказать, потому что вся она разошлась на внутреннем рынке.
О китах через неделю она знала все или почти все.
Через две недели она знала кое-что и об инспекторе рыбонадзора (он был неразговорчив и скрытен) и даже смотрела у него коллекции раковин, а заодно уж множество стереофотографий.
С этой диковиной она столкнулась впервые. На особой подставочке Геннадий ребром к ребру закрепил две тускловатые с плоскостным изображением фотографии. И в увеличительном стеклышке — стоило только найти правильный угол зрения — невыразительный снимок вдруг обретал стереоскопичность, в фотографии появлялась глубина, многоплановость, деревья, кустики, камыши у реки как бы шевелились и дышали, каждая веточка сама по себе становилась настолько живой, что ее хотелось тронуть рукой.
Иногда и пустяк способен взволновать, если он что-то говорит сердцу. Ольга повернула к хозяину раскрасневшееся лицо и сказала шепотом:
— Здорово! Вы молодец. Вас все интересует. — Оробев и как-то стушевавшись в непривычной обстановке, она внимательно посмотрела вокруг. — И книги у вас какие разные. А я только художественные читаю, да еще разве по кулинарии.
Геннадий тоже оробел: в том, что он увлекался стереофотографией, не было никакой особой заслуги.
— Хотите, я вас научу?..
Она округлила глаза и замотала головой. Геннадий поспешно уточнил:
— Это очень просто, Оля. Главное, найти точку съемки, и потом от точки…
— О-ой, не надо-о, — жалобно протянула она. — Я ведь все равно ничего, ничего не пойму. Это вам кажется, что просто. Я же вижу, что вовсе это не просто.
Ольга была у Геннадия один только раз, любопытства ради. Правда, они часто прогуливались. Но жаль, что вечера были туманны, что белая мгла окутывала все вокруг: каждую живую душу, каждый безгласный предмет — липко и плотно, будто в вату упаковывала.
Но бывали другие вечера, бывали иные ночи.
Бывали ночи, когда почти натуральная луна Куинджи, наперекор всему перекочевав сюда с Днепра, висела в ненатурально высоком, звездном и звенящем, отороченном кованым серебром небе. А скифские бабы лавовых нагромождений, такие угрюмые днем, выступали тоже при полном параде, и их подагрические загогулины окружал легкомысленный нимб…
После кино в одну из таких ночей Ольга немного постояла у своего дома, обозревая притихший, как бы вросший в берег комбинат, о чем-то помечтала и ушла спать.
Разбудил ее легкий стук в окно.
«Геннадий», — подумала она и, запахнув на груди простынку, белая, как привидение, подошла к окну.
Точно, это был он. Несколько секунд Геннадий безмолвно вглядывался в окно, будто видел в нем нечто непривычное, поразившее его до немоты. Потом поманил пальцем — выходите, мол…
Ольга торопливо оделась и вышла.
— Грешно спать в такую ночь.
— Да, легко вам говорить. А мне с раннего утра на работу.
Он нерешительно кашлянул и потоптался на месте.
— Сейчас, в окне за темным стеклом, вы показались мне геммой, оттиснутой в драгоценном черном камне.
Ольга помолчала, вздрогнула от озноба. Ей приятны были эти слова Геннадия, хотя она и не знала, что такое гемма. Она была прямой девушкой, и она сказала:
— Я не знаю, что такое гемма. — А когда он объяснил, добавила: —Так бы и говорили, что брошь. Гемма… Красивое слово. И еще эта, как ее, камея, да?.. Но только какая же я вам гемма?
Они побрели куда-то к морю, изредка в такт шагам сталкиваясь плечами. И эти молчаливые шаги, эти нечаянные касания плеч были весомее, значительнее, определеннее слов.
И ночь действительно была хороша, из тех, какие выпадают на долю острова за год одна-две…
Теперь скалы и небо разграничивало уже не строгое серебро, как поначалу, когда луна висела низко, а золотая, искристая, зыбкая канитель. С этих скал, от этого неба нисходили могучие токи воздуха — дневную вонь они прижали к воде, отодвинули в море, и чудовищно запахло освеженными клейкими листьями ольхи. Этот запах способен был лишить разума в той же степени, что и какая-нибудь баловница благодатных почв мята или маттиола.
Геннадий резко остановился и резко повернул к себе девушку, запрокинул ее лицо.
Она вывернулась, больно оцарапав его пуговицей подбородок.