Итак, обе несчастные женщины занимались приготовлениями к отъезду.
Что касается баронессы, то сборы ее были недолгими и отличались разумной простотой, составлявшей основу ее характера; совсем иначе обстояли дела у маркизы. Появляясь в ее покоях, дочь заставала маркизу посреди множества ящиков, чемоданов и свертков, которые легко заполнили бы три фургона: маркиза не желала расставаться ни с одним из своих платьев и собиралась увезти все, вплоть до столового белья.
— Матушка, — говорила ей баронесса, печально качая головой, — напрасно вы утомляете себя. Чтобы не вызвать подозрений, нам следует взять лишь платье, в котором мы поедем, а уж о белье и говорить нечего: одного вашего вышитого платка с кружевами будет довольно, чтобы узнать и арестовать нас.
— Однако, моя дорогая, — возражала маркиза, — не можем же мы поехать раздетыми.
— Да, матушка, вы правы, — отвечала баронесса с неизменной кротостью, — но уехать мы сможем лишь при условии, что будем одеты весьма просто, в полном соответствии с нашим видимым положением. Не забывайте, — добавила она, пытаясь улыбнуться, — что обе мы крестьянки, мать и жена крестьянина, что вас зовут Жервеза Ар-ну, а меня — Катрин Пайо.
— О! Какие времена! Боже мой! Какие времена! — прошептала маркиза. — Если бы его величество король с самого начала устранил злоупотребления, велел повесить господина Неккера и расстрелять господина де Лафайета, мы не дошли бы до нынешнего состояния!
— Подумайте о том, кого постигли еще большие несчастья, чем наши, матушка, и пусть это сравнение укрепит ваше терпение. Подумайте о короле и королеве, пленниках в Тампле, подумайте о бедном маленьком дофине и пожалейте если не нас, то, по крайней мере, Сесиль, ведь потеряв нас, она останется круглой сиротой.
Доводы были настолько резонные, что маркиза не могла с ними не согласиться, но согласилась со вздохом. Она родилась в роскоши и привыкла жить в роскоши, рассчитывая и умереть так, а потому все излишества казались ей абсолютно необходимыми.
Но дело еще больше осложнилось, когда баронесса вручила маркизе белье, которое только что изготовили по ее заказу; не будучи вовсе грубым, оно, тем не менее, выглядело достаточно грубым по сравнению с привычным ей венгерским полотном или батистом: сорочки просто приводили маркизу в отчаяние, и она заявила, что никогда не станет носить такое белье, пригодное лишь для деревенщин.
— Увы, матушка! — с грустью объясняла баронесса. — Это будет счастье, если в течение недели нам удастся заставить окружающих верить, что мы принадлежим к тому самому классу, который вы так презираете и который ныне всемогущ.
— Но долго это не продлится! — воскликнула маркиза. — Надеюсь, что нет!
— Я тоже, матушка, надеюсь, но пока это так, и если вы пожелаете, до нашего отъезда я стану носить предназначенное вам белье, чтобы сделать его не столь грубым.
Предложение баронессы тронуло маркизу, ведь сердце у нее было прекрасное, и она на все согласилась: было решено, что ко всем прочим жертвам, на которые ей пришлось пойти, добавится еще и эта последняя, по ее словам самая для нее тяжелая.
Тем временем прибыли арендатор, его мать и жена; баронесса встретила их как своих спасителей, а маркиза — давая понять, что готова оказать им честь быть обязанной своим спасением.
Кроме платьев, которые были на них, они привезли самые лучшие свои наряды — праздничную одежду, предназначавшуюся баронессе и маркизе.
К счастью, размеры оказались почти подходящими. Вечером того же дня, когда они прибыли, решено было примерить костюмы, для чего забаррикадировали двери и заперли ставни.
Баронесса сразу же примирилась с относительными неудобствами новых своих одеяний, зато маркиза не переставала жаловаться: чепец не держался на голове, сабо причиняли боль ногам и карманы оказались не на месте.
Баронесса посоветовала ей поносить новую одежду до самого отъезда, чтобы привыкнуть к ней. Однако маркиза заявила, что скорее умрет, нежели станет носить подобное тряпье хотя бы часом больше того, что требует жестокая необходимость.
Отъезд был назначен на послезавтра.
За оставшееся время Катрин Пайо сшила для маленькой Сесиль нужный костюм; в новой одежде девочка выглядела очаровательной, и она была в восторге: в детстве любая перемена кажется счастливой.
Накануне отъезда Пьеру Дюрану пришлось поставить визу на пропуск. Все прошло гораздо лучше, чем ожидали: он приехал с матерью, женой, повозкой и лошадью и вот теперь, спустя пять дней, уезжает назад с матерью, женой, повозкой и лошадью: что тут возразишь? Конечно, они подумывали добавить и девочку к уже вписанным лицам, но опасались, как бы у муниципальных служащих не возникли подозрения, и после зрелого размышления решили даже не упоминать о ней.