ГРИБУЙЛЬ. – Ничего, не обращай внимания; хозяин велел сказать, что он доволен и чтобы ты не сердилась; и еще он сказал, что он мой друг.
КАРОЛИНА. – Я очень рада, что хозяин доволен; но прошу тебя, Грибуйль, не зли хозяйку. Не говори ей больше о платьях и о том, что ей идет, что не идет: это не твое дело. Занимайся своей работой, это самый лучший способ, чтобы все стали довольны.
Грибуйль пообещал больше не делиться свои наблюдениями ни с кем, кроме нее.
Что ни день, Каролина становилась все полезнее своей сообразительностью, расторопностью, усердием, сноровкой, с которой ей удавалось выполнить любую работу. Каждое утро, пока еще все спали, она отправлялась выслушать проповедь священника и помолиться на могиле матери; она молила дать ей силы выносить утомительную службу, на которую ее обрекла нежная любовь к брату. Будь она одна, то охотно вернулась бы к прежнему ремеслу портнихи, которое давало более приятный заработок и свободу по воскресеньям и вечерам. У г-жи Дельмис работа в воскресные и праздничные дни была такой же, как в остальные; так же требовалось убирать комнаты с Грибуйлем; помогать одеваться хозяйке и детям, готовить еду, накрывать и убирать со стола, мыть посуду. Единственным развлечением, которое позволяла себе Каролина, было присутствовать на вечерней службе и провести часок в гостях у священника. Грибуйль во время ее отсутствия играл с детьми. Он часто выводил из терпения г-жу Дельмис и смешил детей своими наивностями; редкий день проходил без того, чтобы он не разбивал что-либо или не допускал какую-либо оплошность. Г-н Дельмис оправдывал его как мог, получая от Грибуйля благодарный взгляд, полный нежной признательности. С самого начала его тронула доброта, старательность, преданность бедного мальчика; эти превосходные качества позволяли ему мириться с неприятностями, которые случались все реже по мере того, как привычка к службе придавала мальчику уверенность и сноровку. Не раз г-н Дельмис помогал Каролине скрыть от хозяйки проступки Грибуйля. Однажды он разбил вазу, в которую велели поставить цветы; расстроенная Каролина не знала, как сладить с недовольством хозяйки; г-н Дельмис, ставший свидетелем происшествия, отправился к торговцу фарфором, чтобы заменить разбитую вазу, нашел точно такую же и поспешил доставить ее удрученным брату и сестре. Радость Грибуйля, его отрывистые, простодушные, ласковые слова и признательность Каролины вполне вознаградили добрый порыв г-на Дельмиса и усилили нежную привязанность к бедным сиротам.
Однажды Каролина сообщила брату, что ожидается парадный обед и надо постараться все приготовить и накрыть стол надлежащим образом.
ГРИБУЙЛЬ. – Что ты называешь «надлежащим образом»?
КАРОЛИНА. – Это значит – лучше, чем обычно; выбрать тарелки без единой щербинки, протереть их заранее, чтобы не заниматься этим во время обеда; поставить побольше тарелок для десерта; подложить мох под фрукты; в общем, постараться, чтобы все было как следует, чтобы на стол было приятно взглянуть и чтобы господа Дельмис были довольны.
ГРИБУЙЛЬ. – Что касается месье, это будет нетрудно, он всегда доволен; но вот мадам – другое дело: она вечно всем недовольна, она…
КАРОЛИНА. – Тише! Не дай бог она тебя услышит!
ГРИБУЙЛЬ. – Ну и пусть! Пусть услышит! я же правду говорю. Разве не правда, что как бы я ни старался, как бы ни угождал, она вечно ворчит и всегда найдет, к чему придраться. А как она разоралась, когда я завязал веревочкой клюв ее попугая!
КАРОЛИНА. – Еще бы! Ведь он не мог есть и умер бы от голода.
ГРИБУЙЛЬ. – Велика беда! Гадкая тварь, без конца передразнивает мои слова, оскорбляет с утра до ночи, клюет мне ноги, когда я занят работой, злит меня, доводит до бешенства, портит мой характер – и все это по злобе, чтобы не дать мне закончить вовремя!
КАРОЛИНА. – Что за глупости ты наговорил, Грибуйль! Разве попугай может понимать и соображать?
ГРИБУЙЛЬ. – Может ли он понимать и соображать? Я так полагаю, что отлично понимает. Если бы он был таким, как все животные, разве бы он говорил? разве орал бы всем, кто приходит в дом, и даже тем, кто проходит мимо по улице: «Грибуйль скотина! Боже мой, какая скотина! Грибуйль дурак!» А когда его спрашивают: «Кто тебя побил, Жако? Кто тебе вырвал перья?» – ты думаешь, что так он и скажет: «Честно говоря, я об этом ничего не знаю» или же: «Никто»; вовсе нет; он принимает такой вид!.. Надо видеть, что за вид! просто дьявольская рожа! и верещит: «Это Грибуйль! Бедный Жако! Грибуйль его побил!» А однажды, когда я так чихал, так кашлял, что любой бы проникся жалостью, ты думаешь, что Жако сказал: «Бедный Грибуйль! Сахарку Грибуйлю!» Ну да! Как бы не так! Он принялся надо мной издеваться, передразнивать, кашлять, плеваться и канючить с самым жалким видом: «Бедный Жако! Сахарку бедному Жако!» И что же вышло? Вместо того, чтобы пожалеть меня, дети принялись смеяться, и хозяева за ними следом. Мадам меня не удивляет, но поведение месье поразило и уязвило; уж он-то, назвав себя моим другом, мог бы заткнуть пасть этому проклятому попугаю и разъяснить ему, что так себя вести – настоящее злодейство. Но вместо того, чтобы принять мою сторону, – нате вам, встает на сторону моего врага. И вот после обеда, когда мы остались наедине…
– Ты завязал веревочкой клюв бедному животному.
– Сначала я пытался вразумить его словами; но… никак не мог заставить себя слушать! Он осыпал меня гадостями, налетал и клевал так, что у меня кровь пошла. «Ах ты, негодяй, – сказал я ему, – ты считаешь, что раз умеешь смешить хозяев, то самый сильный; ну, посмотрим, любезный, кто кого!» И я вот так ухватил его за шею и завязал клюв, раньше чем он успел пикнуть о помощи. Уж он такой скандал бы закатил! Но дело было сделано, и смеялся не он, а я, а ему оставалось только корчить рожу… самую жалкую рожу! Ха-ха-ха! До сих пор смеюсь, как вспомню.
– Бедный Грибуйль! – сказала Каролина, глядя на него с нежной жалостью. – Бедный Грибуйль!
ГРИБУЙЛЬ. – Вот, правда же? Если кому и надо жаловаться, то это мне.
КАРОЛИНА. – Да, да; ну, ступай, приготовь все для обеда и устрой красивый десерт.
Грибуйль удалился напевая. Каролина проводила его взглядом, потом отвернулась к плите и провела платком по лицу, утирая невольные слезы.
– Бедный брат! – сказала она себе. – Как я ни принуждаю его молчать, как ни слежу за его работой, как ни смягчаю его слова, мадам сердится на него все больше и больше. И он уже меня не слушается, как прежде, становится вспыльчивым, дерзким. Этот попугай выводит его из себя. Я чувствую, что скоро хозяйка откажется держать его на службе. Если бы не хозяин, она уже давно бы его выгнала; а если его выгонят, и мне придется уйти и снова искать заработок. Этого только не хватало! Ведь платят так мало! А у Грибуйля такой хороший аппетит!.. Бедный мальчик!
Каролина вновь принялась за работу; она приготовила мясо, поставила кастрюли на огонь и, продолжая присматривать за готовкой, взялась заканчивать платье, которое госпоже Дельмис чрезвычайно хотелось надеть по случаю парадного обеда.
В свою очередь, и Грибуйль не терял время даром и усердно накрывал на стол.
– Посмотрим, как мне удастся устроить десерт, – сказал он, расставив тарелки, стаканы и столовые приборы. – Каролина велела украсить блюда и положить мох под фрукты. Чтобы положить мох, надо его иметь; пойду-ка поищу его в саду.
Грибуйль вышел в сад и радостно приволок пласты мха, которые накопал без труда.
– За работу! – велел он себе. – Что мадам приготовила для десерта? Яблоки! хорошо!.. Груши! отлично!.. Абрикосы в сиропе!.. Сливы в сиропе!.. А! А! их трудно устроить на мху… Как же сделать? Сок мешает.
На пару секунд Грибуйль погрузился в размышления.
– Придумал! – воскликнул он. – Сперва кладу мох в компотницу (Грибуйль раскладывает мох), беру компот, выливаю на мох (Грибуйль сопровождает слова действием). Аккуратно выкладываю абрикосы на мох… Какие липкие стали пальцы! Мох впитал в себя весь сок… Теперь сливы… Сюда… готово… Какой забавный все-таки получился компот!.. Ух ты! муравьи вылезли из мха и утонули в сиропе! Ишь ты, как барахтаются! Можно было бы их вытащить, но будут кусать за пальцы. Эти муравьи такие злые! Настоящие скоты! никакой благодарности… Ну, довольно. Теперь выкладываем яблоки и груши!