Рядом с Груней сидит молодица, её-то муж и уходит на войну. Тут же вся большая мужнина родня.
Молодица торопливо глотает чай, обжигается, щёки пылают, в глазах испуг. Выпила стакан, ей новый несут, выпила тот, подают ещё. Она заплакала. Свёкор строго спросил:
— Ты чего?
— Батюшка, — плача ответила невестка, — да я не хочу больше, а мне всё подставляют стаканы.
— О, голова еловая, — укорил её свёкор, — зачем же пить, коли тебе не хочется?
— Да совестно отказываться. Он приносит и приносит.
Груня всмотрелась в её тревожные глаза и поняла: не из-за чая плачет молодица, страшно ей мужа провожать на войну. Невмоготу расставаться с ним. Понял всё и молодой муж.
— Ничего, ничего! — сказал он. — Не плачь, не пропаду я. А ты жди меня.
Разом все за столом заговорили о войне. Рыжий мужик-балагур стал серьёзным.
— А я, люди добрые, в Орле был, с мужиками в извоз ходили, — пояснил он. — Там Самарское знамя видел.
— Какое такое знамя? — загалдели все разом. — Что-то мы не слыхали, растолкуй.
— А вот какое, — начал рассказывать он, — я всё разузнал. Для болгар его сшили у нас в России, в городе Самаре, оттуда повезли в Болгарию. По пути побывало, говорят, оно сначала в Москве, потом выставляли в Туле. И в Орле тоже задержали ненадолго, чтобы могли поглядеть на него русские люди, поклониться ему. Я как услыхал про Самарское знамя, тоже пошёл поглядеть. Не мог упустить такого случая.
— А то как же, — поддержали его слушатели. — Верно поступил.
Он окинул всех быстрым взглядом и продолжал:
— Люду-народу шло к этому знамени — не сосчитать: стар и млад, и знатные и простые, и городские и наш брат мужик. Все как единая семья шли. Такое сочувствие болгарским людям. Я люблю до всего дознаться, расспросил: куда, мол, дальше повезут знамя? Ответили, что в Румынию, там сейчас собрались болгарские ополченцы. Под этим знаменем они пойдут изгонять со своей земли турок.
Все одобрительно закивали, заговорили вразнобой. Мол, хорошо, что сшили в Самаре знамя, и желали победы болгарам. Груня слушала молча, потом не утерпела, спросила рыжего мужика:
— Мил-человек, — не знаю, как тебя называть, — опиши, какое с виду Самарское знамя?
На неё поглядели, кто-то осудил: бойкая. Но Груня не смутилась, спокойно ждала ответа.
— Ну, коль тебе интересно, зовут меня Захаром Терентьевым, — представился мужик и молодецки тряхнул головой. — А про знамя скажу: большое оно, трёх цветов. Полоса красная, другая белая и третья синяя. На одной стороне крест изображён, я заметил. И ещё прочитал надпись на ленте: «Самара, Болгарскому народу».
Груня на секунду зажмурилась, чтоб представить себе облик знамени и покрепче утвердить в памяти. И с уважением подумала о Захаре Терентьеве: «Разве узнаешь человека с первого взгляда. Шутил, смеялся, а то враз стал серьёзным. И глаза, оказывается, серьёзные, и речи умные. Все к нему обращаются, вроде каждому стал хорошим знакомцем. Расскажи, просят, что слыхал про войну».
— Одно знаю, — сказал он, — спешить надо на помощь болгарам. Слыхал я, поднялись они там прошлой весной против турок, так те страшной казнью их заказнили, ни детей, ни женщин не пощадили, живьём сжигали. Говорить жутко, волосы дыбом встают.
— Не может быть того! — не верили люди, слушавшие Захара.
Другие ахали:
— Да что ж за лютость такая! Надо всем миром вызволять болгар, пока они ещё живы.
Молодица вскрикнула вдруг:
— Не ходи! Сгинешь ведь там! Не пущу! — осмелела она от страха за своего мужа, заговорила во весь голос.
— Помолчи, — смутился он. — Совестно. Или забыла — меня народ на мирской сходке избрал идти, доверил серьёзное дело, а ты говоришь пустое. Вернусь я. — И отцу: — Пора нам ехать, тятенька.
Все встали из-за стола. Захар пожал руку добровольцу.
— Воюй, браток, не теряйся! Нужно будет, пособим! — сказал он весело, глаза вновь улыбчивые, и пошёл к своей подводе.
Пошла и Груня разыскивать учительницу, адрес её на конверте записан. Но тут же остановилась: увидела старика-шарманщика с голубем на плече. Голубь вытаскивает билетики из ящичка. В них обозначено счастье, кому какое выпадет. Груне не захотелось испытывать судьбу, заглядывать вперёд. Что было — знает, что будет — увидит. Человек сам куёт своё счастье, знать бы только, в чём оно.
С трудом пробралась Груня через тесную толпу и вышла на главную улицу города — Киевскую, отсюда самый короткий путь из Киева на Москву.
А вслед ей ещё долго несётся ярмарочный шум. Не песни, не музыка, не свист — издали всё это теперь превратилось в один слитный голос ярмарки. И на этот голос со всех концов спешат люди. Кто продавать, кто покупать, а кто просто поглазеть на разные представленья.