Необыкновенно хороша была в этом году весна в Болгарии! Очень рано всё зазеленело, как-то разом. Распустились бледно-голубые медуницы, зацвели яблоневые сады, алыча, сливы. Всё бы хорошо, да на душе беспокойно, как там Егор и Фёдор? Живы ли? От Егора хоть и давно, но было письмо, он благополучно в своё время перешёл Балканы, брал Адрианополь и за храбрость получил награду. А вот Фёдор как пропал без вести под Плевной, так до сих пор и не объявился. Может, погиб, а возможно, в плену. Кто скажет?
Груня уже видела себя в родной Матрёновке. Там ждут её не дождутся и родственники, и соседи, гордятся ею.
На днях получила из дому письмо. Долго же оно шло! Стала читать, и не буквы складывались в слова, вставали перед ней, а слышался ласковый голос мамушки и чуть глуховатый — отца.
«Помогай людям своим милосердным уменьем, — наставляли родители. — Мы же будем радоваться на тебя, цветок наш лазоревый. Приезжай, ждём тебя по весне непременно: в поле работы невпроворот. Руки твои крепко нужны. Приезжай».
И заканчивалось письмо просьбой, чтобы она оставалась живой и здоровой.
Ни к весеннему севу, ни к жатве Груня так и не успела. Не отпустили её домой. В госпитале ещё оставались раненые и слабые от болезни, за ними нужен был уход. И не только за ними. Нередко в госпиталь привозили жителей Бялы и окрестных сёл. Им оказывали посильную помощь. Врачи и сёстры милосердия относились к ним с такой же любовью и вниманием, как к своим солдатам. Ставили на ноги искалеченных войной людей.
Крепла дружба русских и болгар. Русские военные теперь были заняты мирными заботами. Помогали налаживать жизнь в измученной пятивековым гнётом стране. Помогали организовывать комитеты помощи пострадавшим семьям. Беженцам выдавались пайки, одежда, деньги на дорогу, чтобы они могли вернуться в родные места, когда-то ими в страхе покинутые. Для осиротевших детей устраивались детские приюты.
Чем больше узнавала Груня о болгарской земле, тем больше привязывалась к ней и её людям. Её восхищала необыкновенная жизнестойкость этого свободолюбивого народа. Пять веков жили болгары под владычеством Турции. Им запрещали говорить по-болгарски, пытались насильно обратить в чужую веру, но не смогли этого сделать. Болгары сберегли свой язык, свою письменность и свою культуру, отстояли своё человеческое достоинство. И каждый год в мае праздновали они день Кирилла и Мефодия, создателей славянской азбуки. А дети приносили из лесов и с полей цветы, зелёные ветви, чтобы украсить лики своих первых Учителей.
Оживала Болгария, начинала новую жизнь.
«Теперь и домой пора, что могли — сделали», — всё чаще думалось Груне. Пришёл момент, когда уже неудержимо — до страсти! — потянуло на родину, в Россию, в родную Матрёновку.
Из дому стали часто приходить письма. Младшенькая Анюта научилась грамоте и теперь пишет ей крупными буквами: «Живы, здоровы, того и тебе желаем». Шлёт приветы и поклоны от всей деревни.
А больше всего обрадовала, когда написала, что вернулся Егор. Лишь о Фёдоре — вот напасть! — до сих пор ни слуху ни духу. Без вести пропал.
Незаметно и сентябрь подобрался. Скоро год, как Груня в Болгарии. Погода стоит чудесная, солнечная. А главное — на людей радостно смотреть. Люди выпрямились, гордо ходят по своей свободной земле. Ушёл из их жизни давний страх.
На днях отправят последних раненых в Россию. Теперь сёстрам милосердия живётся полегче.
В свободные минуты Груня старается развлечь раненых. Читает им газеты, но чаще — стихи Пушкина. Иногда рассказывает, как ей посчастливилось увидеть дом, где жил Пушкин. И вновь видела себя на улицах Петербурга с Михаилом Николаевичем. Идёт рядом с ним и слушает его, слушает. И всё ей дорого, о чём бы он ни сказал.
Как-то получилось, что жизнь свою Груня разделила на — до встречи с ним и после встречи. Совсем другой она себя почувствовала после встречи, будто подросла. И знаний прибавилось, и в себя поверила.
Что-то давно он не писал? Наверное, всё в разъездах. Но не должно быть того, чтоб он не вспомнил её больше. Когда человек делает добро, он не забывает тех, кому его сделал, становится родным.
Нет, не забыл её Михаил Николаевич. Прислал письмо.
Она торопливо раскрыла толстый конверт и удивилась: в нём лежала вчетверо свёрнутая газета. Развернула — в глаза бросился подчёркнутый фиолетовыми чернилами заголовок: «Сестра Груня». Над заголовком рукой Михаила Николаевича написано: «Это о тебе. Читай не откладывая!»
Груня прочитала и пришла в смятенье: узнавала и не узнавала себя. Подумать только! Всё запомнил, что она ему говорила. То-то с таким усердием расспрашивал, как ей жилось, чем занималась, и про её родных. А теперь все её мысли раскрыл и за неё многое додумал. И всё верно, всё сходится. Как он догадался, о чём другой человек думает? Будто чужие мысли умеет читать. Удивительно! Она бережно свернула газету и спрятала, чтоб никто не увидел. Совестно почему-то стало. Одной бы Вере Мелентьевой смогла показать, да она сейчас уже далеко от Вялы, у себя в Воронеже. Тимофеич тоже давно дома; хороший он для них с Верой был, как отец заботился.