На небе появились тучи. Не появились — подкрались, словно кошка на мягких лапах-подушечках, тихо, вкрадчиво. Правда, было всё-таки предвещание, что погода переменится: лес вдруг сам по себе зашумел, без ветра — к дождю. Но она не придала этому значения.
Загромыхал гром, острыми стрелами впились в землю молнии. Совсем рядом. Будто кто намеренно метил в неё да промахнулся. Хлынул сильный ливень.
Груня поспешно схватила котомку и прижала к себе, стараясь загородить от дождя. Богатому жаль корабля, убогому — кошеля. В котомке всё её богатство.
Дождю — шутка, поиграл и умчался, а Груня успела до нитки вымокнуть. Теперь надо обсушиться, мокрая одёжка прилипает к телу.
Она сняла сарафан с кофтой, развесила их на кустах и надела платье, что подарила учительница; длинновато, но можно подшить. Иголка и нитка у неё с собой.
Груня поправила свою длинную косу и погляделась в маленькое зеркальце. Маленькое, да памятное, дорогое: любимый брат Егор купил, когда ездил в город Стародуб. Он всем привёз гостинцев, а себе ничего.
В зеркальце видать: платье ей к лицу. Не хуже, чем у Клаши с Евлашей. В детстве Клаша с Евлашей были негордые, дружили с ней, хоть и дочки управляющего имением. Дружили больше всего из-за того, что она знала много сказок, а они любили её слушать. Зазовут в господский сад, сядут под большим кустом жасмина и просят: «Расскажи новую сказку». А сами оглядываются, чтоб ненароком кто из прислуги не увидел их вместе, не то родители заругают. Потому что она бедная, у них же отец — барин.
А Груня, хотя и прожила на свете десять лет, и не подозревала, что она не такая, как Клаша с Евлашей. Жила себе как живётся, бедности не стеснялась, никому не завидовала и сызмальства трудилась, как все у них в доме.
Она ходила за три версты на помещичье поле полоть свёклу и окучивать картошку. Как и другим детям, ей платили пятнадцать копеек в день. Потом за сноровку и трудолюбие перевели ко взрослым. Она выполняла одинаковую с ними работу и получала теперь уже на пять копеек больше. Родителям заметное подспорье.
Мамушка жалела её. Тяжело ведь вставать на утренней зорьке и возвращаться на вечерней. Не хотела будить в четыре часа, а она сама заставляла себя проснуться вовремя, чтобы не ушли без неё на подёнку.
С поля возвращались хоть и до смерти усталые, но всегда с песней, большей частью одной и той же:
Груня выводит каждое слово с восторгом, от всей своей радостной души. Хорошо вот так всем вместе идти! Тяпки на плечо, словно солдат ружьё, бодрый шаг, вся усталость долой.
Однажды она возвращалась с поля одна. Только что прошёл сильный дождь, и сияло солнце. На мосту её обогнала коляска, в ней сидели Клаша с Евлашей в белых лёгких платьях, на голове шляпки. Сёстры заметили Груню, но проехали, как незнакомые.
А она стояла и смотрела им вслед. Маленькая, в измокшем от дождя сарафане; босые ноги, на плече тяпка с привязанным наверху узелком с едой.
Неожиданно для себя она подумала: «Отчего это? Клаша с Евлашей нарядно одеты, в коляске ездят и на поле не ходят полоть? Отчего мы совсем не так живём?»
Подумала без зависти, с любопытством. Больше об этом она как-то не задумывалась. Что ей Клаша с Евлашей? У неё своя жизнь. И вспомнились они обе сейчас случайно, из-за городского платья.
Груня прилегла на траве под кустом и незаметно уснула. Проснулась, и, как часто бывало дома, её охватила радость. Наверное, оттого, что чувствовала себя крепкой и здоровой, что знала, куда и зачем ей идти. И ещё оттого, что кругом всё зелено и пахнет после дождя свежестью.
Рядом поднялись заросли стебельчатого аира. Если развернуть побуревший стебель у самого корня, можно его съесть. И гусиный лук тоже съедобный. А медуницы с баранчиками приятней сладких карамелек.
Низко над берегом пролетели дикие утки. Из лесу донёсся чистый голос иволги, цивкали овсянки, закуковала кукушка. Груня сбилась со счёта, сколько лет жизни посулила ей вещая птица.
Гудят шмели и пчёлы. Важно выхаживает по мелкой воде аист. Схватил добычу и полетел к своему гнезду кормить семейство.
Всё вокруг мирно, по-домашнему. Даже не верится, что так далеко отсюда Матрёновка.
Груня потрогала развешанную на кустах одёжку. Почти сухая, можно переодеться и в путь. Она уже знала, до Орла теперь рукой подать, надо только выйти лесной тропой на большак.
Леса она никогда не боялась. Расхаживала в нём, будто по своему саду. Не прислушивалась, не крадётся ли кто следом. Чего бояться на своей земле?