— Истинная поэзия всегда расцветает на ниве разврата! — воскликнул Харун ар-Рашид, оживляясь. — Читай, тебе говорят!
— Ты приказываешь, я повинуюсь. Дай только вспомню… промямлил Абуль Атахия. Был тот редкий случай, когда он опасался читать стихи.
На его счастье, дверь отворилась и в зал вошел Масрур. Внимание Харуна ар-Рашида немедленно обратилось на палача.
— Так это ты, дурной запах из подмышек! — прорычал он. — Где Ибрагим аль-Мосули? Почему я его не вижу? Не сносить тебе головы на плечах!
— Певец возле твоих дверей, мой господин! — с гордостью ответил Масрур. — Я привел его с того края света.
— Ах, привел! — воскликнул халиф, чувствуя, как гнев отступает от него. — Пусть теперь побудет на этом краю. Певицам полезно его присутствие.
Он пригласил вошедшего Ибрагима аль-Мосули садиться и проговорил, обращаясь к нему:
— Мы рады видеть тебя, устаз! Извини, наши удовольствия ценятся выше твоего отдыха.
— Мы все рабы эмира правоверных! — произнес певец с поклоном. — Призывая нас к себе, он оказывает нам милость и честь.
— Послушай новую песню!
Повинуясь халифскому приказу, наставница певиц заглянула за полог и, ласково назвав Карнафлэ золотой птичкой, попросила спеть песню. Предупредительность ее не была излишней: не ровен час, сладкоголосая рабыня станет фавориткой!
— Ах, там Карнафлэ! — удовлетворенно протянул Ибрагим аль-Мосули. — Я счастлив послушать ее в замке Вечности! Редчайший голос. Такого нет ни у одной белой женщины. Я сам его ставил. Слушать Карнафлэ — истинное удовольствие!
— Да, голос хорош! — согласился халиф. — А лица мы еще не видели.
— О, лицо столь же прекрасно!
— Вот тебе раз! Ему все известно! — проверещал из-за полога шут Хусейн. — Мой повелитель надеется, устаз — рыбий глаз научил рабыню только пению и ничему другому. Красота ее, ее прелесть — это, как моя рубаха, милостью аллаха!
Харун ар-Рашид, повеселев, подал знак эмиру виночерпиев и, когда евнухи поднесли кубки, предложил:
— Выпей, певец! Не обращай внимания на Хусейна, он проказник, у него острый язык.
— Острый язык? — донеслось из-за полога. — Так уж привык! Вот тебе справедливость эмира, властителя мира: мне подбросил красную фразу, а чашу доброго винца — устазу! И все же он прав: у кого язык острый, тому не нужно вина ни наперстка. Для чего пьют людишки? Чтобы расшевелить умишко, когда умишка дано не слишком.
— Ах ты, пьяная отрыжка! Негодная подставка для ночного горшка! — пробормотал халиф. — Одурел ты, кажется? Что за глупый вопрос: для чего пьют людишки? Чтобы расшевелить умишко, когда… не слишком… Уж не намекаешь ли ты?
— Никак нет, мой повелитель! — отозвался Хусейн, обладавший редкостным слухом. — Я и сам пьян, хоть пуст мой стакан. Пьян всегда и повсюду и таким всю жизнь буду! Болтаю, что заблагорассудится, и каждое слово сбудется. Прости за резкую фразу, она относилась к устазу.
— О эмир правоверных, он прав! — поддержал шута Ибрагим-аль-Мосули.
Глава XLV
ЧЕМ КОНЧИЛСЯ МЕДЖЛИС ВЕСЕЛЬЯ
— Мы готовы тебя слушать, Карнафлэ, — благосклонно произнес халиф.
Рабыня провела рукою по струнам и запела. Мелодия лилась свободно и широко. В это время из-за полога донеслось шушуканье. Видимо, наложницы обсуждали успех новой певицы. Харун ар-Рашид недовольно повел бровью, и эмир меджлиса веселья бросился наводить порядок.
Когда песня кончилась, к тахте, на которой восседал халиф, подошла наставница певиц и склонилась в низком поклоне.
— Говори!
— Не позволит ли эмир правоверных, да будет милостив к нему аллах, чтобы Карнафлэ полностью раскрыла свое дарование? — спросила она подобострастно. — Не пожелает ли мой повелитель услышать, как певица положит на музыку и споет незнакомые ей стихи? Меджлис веселья украшен присутствием поэтов. Не предложат ли они Карнафлэ новую касыду?
Эта затея пришлась халифу по душе.
— И то верно, женщина! Нам приятно, что ты заботишься о наших удовольствиях, — похвалил он наставницу певиц. — Нас ведь собирался порадовать стихами Абуль Атахия. Вот и чудесно! Ты готов, поэт? Читай касыду! Карнафлэ положит ее на музыку.
— Слушаю и повинуюсь, о эмир правоверных! — отозвался стихотворец. — У меня к тебе просьба.
— Говори!
— Обещай, мой повелитель, что не прикажешь отрубить мне голову!
Зал затих.
Насупленным, из-под бровей взглядом обводя меджлис веселья, Харун аль-Рашид подумал: «Ну и стишки, видно, сочинил рифмоплет! Что в них — сплетня, насмешка или просто глупый намек? От него можно ожидать чего угодно… Мои придворные, кажется, недоумевают. Ишь, как шеи повытягивали! Если только не притворяются, так никто не знает, что это за стихи… Ждут, что будет дальше. Пожалуй, стоит пообещать ему жизнь. Может быть, я услышу что-нибудь интересное!».