— Мы не прикажем отрубить тебе голову, поэт! — произнес он вслух. — Твоя голова может нам еще пригодиться…
— Слава аллаху! — поблагодарил Абуль Атахия, довольный тем, что заручился высокой поддержкой, и предпринял еще один ловкий ход, проговорив: — Я так давно не читал стихов на меджлисе веселья. Эмир правоверных милостив. Другие поэты успели получить много дирхемов…
— Мы наградим тебя, стихотворец!
— Мой повелитель щедр и великодушен! — воскликнул Абуль Атахия, и придворные уже приготовились прослушать и оценить касыду, как вдруг он снова обратился к халифу: — У эмира правоверных сегодня очень много гостей. А поэзия любит уединение. Может быть, будет приказано ненадолго освободить зал?
— Это еще что? — возвысил голос Харун ар-Рашид. Момент был выигрышный, и он не мог его упустить. — У нас нет секретов от наших приближенных. Начинай, мы ждем!
— Слушаю и повинуюсь! — запинаясь, произнес Абуль Атахия. — Да простит эмир правоверных мою назойливость.
Он встал в позу и заговорил нараспев:
— Молчать! — громовым голосом крикнул Харун ар-Рашид. Поэт со страху присел на корточки, а на стене колыхнулись шелковые шторы.
С этих строк начиналась подброшенная касыда! Ниточка была найдена. Оставалось распутать клубок. Так вот почему Абуль Атахия боялся!.. О песнях и танцах нужно забыть. Довольно развлечении!
Он дважды хлопнул в ладоши, подзывая эмира меджлиса веселья, и распорядился:
— Нам больше не хочется слушать стихи. Меджлис веселья откладывается. В знак нашей благодарности выдай гостям подарки!
— Слушаю и повинуюсь!
Пока придворные гадали, почему халиф отменил меджлис веселья, Харун ар-Рашид подозвал Масрура, который уже сообразил, что может понадобиться своему господину, и приказал палачу после ухода гостей вернуть Абуль Атахию.
Вскоре возле халифа никого не осталось. Ушли Ибрагим аль-Мосули, Барсума. Слуга увел слепого Абу Закара.
Воспользовавшись общей суматохой, пытался ускользнуть и обескураженный Абуль Атахия, но — о, ужас! — дорогу ему преградил палач.
— Ага, бежать вздумал? — грозно шевеля усами, спросил Масрур и, схватив поэта за шиворот, вернул его. — Шагай назад, голубчик! Пошевеливайся!
Радуясь предстоящей казни, он крепко сжимал рукоятку сабли; одно только слово, едва заметное и непонятное для посторонних движение губ халифа — и голова смутьяна слетит с плеч.
В Парадном зале гарема, где еще недавно лилась музыка и звучали песни, стояла гробовая тишина.
Абуль Атахия бросился в ноги эмиру правоверных, лихорадочно выдумывая предлог для оправдания. «О, аллах, — рассуждал он, — из-за чего на меня свалились такие беды? По заказу Зубейды я написал касыду. Чуть переделал ее и, вставив строфы о бегстве аль-Аляви, продал касыду вторично, на этот раз Фадлю. Казалось, все шло так удачно… Где же я промахнулся? За чтение стихов в присутствии халифа Фадль обещал кругленькую сумму… Может, надо было отказаться?»
— Пощади, мой повелитель, пощади! — взмолился он, обнимая ноги халифа, целуя их и не забывая в то же время следить за Масруром.
— На кого ты похож, стихотворец? Мы же обещали, что не отрубим тебе голову. Ты наш поэт, а мы уважаем поэтов. Поднимись, не теряй своего достоинства! — проговорил Харун ар-Рашид, брезгливо морщась, и, заметив, что Абуль Атахия не сводит глаз с Масрура, приказал палачу удалиться.
Стихотворец взглядом проводил ферганца и встал с колен только после того, как дверь за ним захлопнулась.
Глава XLVI
АБУЛЬ АТАХИЯ РАССКАЗЫВАЕТ
— Твоя жизнь в безопасности, — заверил Харун ар-Рашид, облокачиваясь на подушку и жестом приглашая поэта садиться. — Само собой разумеется, если ты скажешь правду.
— Клянусь пророком, я буду говорить только правду!
— Садись, я поклялся, что ты сядешь!
Абуль Атахия отер слезы и опустился на ковер.
— Эмир правоверных милостив, я это знаю, — проговорил он. — Но пощадит ли меня визирь? Как-никак я его выдал. Конечно, из лучших побуждений…
— Визирь?! Ах, снова визирь… — возмутился Харун ар-Рашид. — Пощадит ли он тебя? Ты что-то больно много задаешь вопросов, поэт! Мы ясно сказали, что берем тебя под свою защиту. При чем тут визирь?