Едва рассвело, как шейх Исмаил направился к замку Вечности. По дороге ему встретились загонщики. Это были молодые рослые парни. Они ехали гуртом. На войлочных шляпах оседала пыль. Подражая птичьим крикам, сокольничий подстрекал соколов, псовый охотник науськивал собак. Вот он спустил одну, она ринулась к одинокому дереву, росшему на краю дороги, обнюхала его и, прижав уши, смиренно вернулась к хозяину. Лязгали цепи, на которых вели гепардов, ржали взбудораженные кони, лаяли псы, перекрикивая друг друга, кричали рабы. Шум стоял невообразимый.
Шейх Исмаил въехал за крепостную стену и перед четвертыми воротами встретил Масрура, от которого услышал, что халиф поджидает его и не велит спешиваться.
Соблюдая ритуал встречи, он все же слез с лошади. Ворота раскрылись, пропуская эмира правоверных. Халифу подвели коня, он вскочил в седло и, увидев старейшего хашимита, отделился от свиты.
— Вперед, дядюшка! — крикнул он, осаживая жеребца. — Если аллах пожелает, сегодня будет удачный денек!
Шейх Исмаил сел на лошадь, устремился вслед за племянником, догнал его и пристроился так, чтобы ехать, отставая на длину лошадиного крупа.
Заметив, сколь точно старец соблюдает обычаи, Харун ар-Рашид обернулся и разрешил ему ехать рядом.
Глава L
БЕСЕДА
Они молчали: шейх Исмаил — потому, что мусульманские традиции запрещали ему беспокоить эмира правоверных и первым начинать разговор, Харун ар-Рашид — из-за невеселых дум, которые снова овладели им.
Багдад скрылся за холмами. Неширокая лента дороги вилась среди садов и виноградников. Халиф и шейх Исмаил ехали рядом. Харун ар-Рашид послал Масрура поторопить загонщиков. Потом натянул поводья и оглянулся.
Свита, догадавшись, что он хочет говорить со старцем, отстала.
Халиф глянул через плечо и, удостоверившись, что поблизости никого нет и разговор не будет подслушан, спросил, поворачиваясь к шейху Исмаилу:
— Вчера, дядюшка, ты поминал меня не очень-то добрыми словами. Не так ли?
— Что бы ни произошло, я желаю эмиру правоверных лишь прочной власти и долгой жизни, — ответил старец.
Хотя сомневаться в искренности его слов было невозможно, никому не веривший Харун ар-Рашид наклонился, чтобы поправить расшитую шелком попону, запустил пальцы в гриву коня и сказал:
— Эх, дядюшка, будем откровенны: затаил ты на меня обиду. Но я не могу осуждать тебя. Признаюсь, я поступил дурно, отклонив просьбы родственника в угоду человеку, для которого сделал много и который в ответ платит мне черной неблагодарностью.
Он умолк, ожидая, что скажет старец.
— Халиф превыше всех на свете! Порицать его вправе только аллах! — ответил старец, догадываясь, что эмир правоверных намекает на визиря. Другой бы на его месте немедля возобновил прошения, но шейх Исмаил был слишком благороден, чтобы прибегнуть к такому ходу. Визирь впал в очередную немилость. Но к чему это приведет? Не к окончательному ли разрыву между халифом и визирем? Это было бы ужасно!
— Племянник, я вижу, недоволен своими слугами, — добавил он, вздыхая. — Мне трудно судить, я не знаю, в чем дело…
— Уж не хочешь ли ты меня уверить, дядюшка, будто не понимаешь, о ком идет речь? — усмехнулся Харун ар-Рашид. — Не притворяйся, отлично понимаешь!
— Если не ошибаюсь, эмир правоверных недоволен Джаафаром ибн Яхьей…
— Вот это уже другой разговор! Приятно слышать. Но не странно ли, что я недоволен человеком, которому своей властью предоставил полную свободу действий, доверил дела халифата? Странно? Нет, чудовищно! Визирь дурачит меня, он ждет не дождется моей гибели!
— Не может быть! — вырвалось у шейха Исмаила. — Насколько мне известно, Джаафар ибн Яхья — преданный слуга эмира правоверных!
Харун ар-Рашид молчал. Лошади ступали медленно. Над углубившейся в рощицу дорогой сплетались ветви лавров. Всадники ехали в густой тени. Слева на склоне холма виднелось живописно раскинувшееся богатое селение: добротные дома с плоскими крышами-верандами, хозяйственные постройки, посадки кунжута, сандаловых деревьев; в низине паслось большое стадо, земля была усыпана финиками, на гумне феллахи просеивали маис, зерна было много…