Зал государственных меджлисов был переполнен. В строгом порядке — каждый на своем месте — восседали эмиры, военачальники, придворные. Собрался весь цвет Багдада. Не так-то часто доводилось им видеть низверженного, но еще могущественного визиря!
Джаафар ибн Яхья вошел в распахнутые двери, и взоры устремились на него. Смотрите, каким молодцом держится визирь! Похоже, он доволен… Ссылка в Хорасан для него избавление! Он приблизился к халифу, преклонил колени, поцеловал коран Османа, приложился к черному знамени, на котором белыми буквами было написано: «Мухаммед — посланник аллаха», и по милостивому приглашению Харуна ар-Рашида сел рядом. Около четверти часа он приветствовал халифа, восхвалял мудрейшего из мудрейших, благодарил за доброту и щедрость. Находившийся в хорошем настроении эмир правоверных, как единодушно отметили присутствовавшие на приеме, был обходителен с отъезжавшим наместником и даже ласков.
Писцы принесли деловую переписку. Эмир придворной канцелярии подавал визирю прошения и письма, которые поступили за педелю, тот читал вслух, сопровождая чтение, если требовалось, небольшими пояснениями, по очереди докладывал заранее подготовленные ответы; после одобрительного небрежного кивка едва слушавшего халифа протягивал бумаги на подпись.
Закончив передачу подписанных документов и подождав, пока эмир придворной канцелярии скрепит их большой печатью, Джаафар ибн Яхья торжественно проговорил, обращаясь к Харуну ар-Рашиду:
— О, величайший из величайших! Как лепестками розы, осыпал ты меня невиданными благодеяниями, доверил, словно родственнику и другу, ведение важнейших дел халифата. Но вот наступил печальный час расставания…
— Брат мой Джаафар! — воскликнул халиф и, будто устыдившись своего порыва, нарушившего этикет, добавил, восстанавливая торжественность церемониала: — Видит аллах, если бы я разделил халифат на две части и половину пожаловал тебе в награду, и то я бы едва отплатил за то, что ты для меня сделал! Мы высоко ценим твои старания и заслуги и в твоем лице старания и заслуги Бармекидов, наших добрых советчиков и верных помощников.
Визирь склонил голову.
— Где б я ни был, далеко пли близко от Багдада, я — раб, готовый по единому мановению халифской руки пролить кровь свою во славу эмира правоверных, если он того пожелает. Величайший из величайших приказывает, я подчиняюсь…
— Да услышит тебя аллах, брат мой Джаафар! Да услышит и благословит! Мы рады, что ты упомянул Столицу мира. Пусть помыслы твои о ней будут постоянными! Пусть сердце твое навсегда принадлежит Багдаду! Мы скорбим по поводу разлуки… Мы привыкли видеть тебя рядом. Нам будет недоставать твоих дельных советов. Все, чем богат и славой халифат, создано твоими стараниями!
Джаафар ибн Яхья побледнел. «Что это? — мелькнуло у него в голове. — Мои слова? Уж не выдал ли меня шейх Исмаил? А может, завелся доносчик? Уж не новый ли раб?..»
— Все, что мы ели и пили, добыто твоими трудами, — продолжал Харун ар-Рашид, лишая визиря последних сомнений, и тут же, как бы успокаивая его, добавил: — Между нами иногда пробегала тень. Тем ярче потом сияло солнце. Милость наша беспредельна.
У Джаафара ибн Яхьи было только одно желание — скорей уйти, избавиться от пристального, казалось проникающего в душу взгляда халифа.
— Рабам не подобает бахвалиться ревностным исполнением службы, служба — их обязанность, — проговорил он, с трудом подавляя предательский трепет в голосе. — Эмир правоверных позволит мне удалиться?
Он чуть было не сказал: «уехать в Хорасан». «Удалиться» звучало обыденно, так же, как «уйти из замка», «вернуться домой». «Уехать в Хорасан» имело другой смысл. Не стоило лишний раз упоминать об отъезде. Окончание прощального приема само собой означало, что халиф разрешает покинуть Багдад.
— Обо всем ли ты подумал, все ли предусмотрел, путь ведь дальний? — заботливо поинтересовался Харун ар-Рашид. Расчет его был таков: взбудоражить визиря, но сделать это так, чтобы — упаси аллах! — не расшевелить бармекидский улей.
— Кажется, да… С твоего разрешения, величайший из величайших.
— Весьма похвально! А благоприятно ли расположение звезд?
Джаафар ибн Яхья умел себя сдерживать. Что толку горячиться? К чему? А злоба подхлестывала: «Чего он хочет?! Если солгать?.. Нет, с гороскопом нельзя шутить, звезды не простят лжи…».