Скоро Черемхово. И что там ждет — одному Богу известно. Или кому? Божинька-то надолго от России отвернулся. Никакими молитвами не вымолишь прощенья за такие великие грехи.
В ячейке партизанского отряда Акиму выдали мандат, дающий право арестовать «золотой запас»! И препроводить в деревню Бахта! Мандат написали на твердой бумаге — из книжки лист вырвали. Тот, что сразу после корочки. Печать тоже сами вырезали. Из сырой картошки. На оттиске: винтовка с топором и буквы: Л Д П (лесная дивизия партизан).
Соскучившись, трогал карман на груди — и чувствовал упругое сопротивление. Мандат, конечно, не ах какой — но уже что-то! Представитель новой власти! Вот еще бы маленько пожрать, совсем бы было хорошо! А то какая-то блаженненькая легкость нападает, как на верующего в Великий пост.
Народ в поезде разный: мешочники, молодые девушки — во Владивосток наладились, за своими Янеками. Попадаются и «недобитые». Но есть и своя братва. Один лежит на полке, щелкает затвором, на всех глядит победителем. Аким тоже уж несколько раз доставал свой наган, целился в окно. Братишка с полки смотрит заговорщически, ухмыляется: не пошерстить ли нам эту публику на правах победившего класса? Аким отвечал уклончиво: усмехнется и опять целится в окно. Но и голод не тетка, под ложечкой сосет — а человек с оружием и властью в кармане голодать все-таки не должен. Напротив, на столе, как на зло, баба разложила медово-парафинового цвета картошку. Розовое сало в пять пальцев толщиной, луковицу, горбушку хлеба. Эти люди, будто специально садятся в поезд пожрать, нагнать на пассажиров мрачную тоску — и выйти где-нибудь на глухом полустанке.
— Товарищ, — вдруг как-то сам собой повернулся язык, слазь-ка — нас милая женщина приглашает!
Баба выпучила глаза и подавилась картошкой. Аким хлопнул ее по спине. Взял ломоть хлеба, покрыл пластиком сальца и, брызнув слюной, с хрустом ополовинил луковицу.
— Хороший лук! — похвалил онемевшую бабу. — Ядреный!
Хозяйка замерла, как граната перед взрывом: вцепиться когтями в лицо или завизжать на весь вагон?!
— Жри! — стукнул в стол кулаком братишка с винтовкой. — А то, кто прозеват — тот и воду хлебат!
Баба странно дернулась, задрожала крупным лицом.
— На! — заткнул ей рот бутербродом Аким. Бутерброд обвис и запрыгал в зубах несчастной бабы. Бойцы революции так и раскололись от хохота. И пассажиры засмеялись. Кто-то уж тянул украдкой руку к дармовому сальцу. В полторы минуты и краюшка, и лук были пережеваны крепкими пролетарскими зубами в сладкую кашицу и благополучно проглочены. После этого, на сытый желудок, разговор потек веселей. Явился на свет кисет, газетная «гармошка» — вагон затянуло синим дымом самосада.
— Ты откуль сам-то будешь?
— Омский.
— Ёшь твою клеш! Да и я оттуда! А по какому делу?
— По важному! — хохотнул Аким.
— Не красну ли лисицу ловишь за хвост?
— Её самую! — и опять хохотали, остро глядели друг другу в глаза и понимали все с полуслова.
Офицерик с другого конца вагона раза два покосился на них, встал и ушел, от греха подальше. А это еще больше добавило ребятам уверенности.
— Эх, свобода, ты всем дорогая, только трудно пробить к тебе путь! — пропел братишка с винтовкой. Аким протянул ему руку, и они склещились в крепком пожатии, и окончательно почувствовали себя героями и победителями.
— Даёшь! — выкрикнул бессмысленный лозунг матрос.
— Даёшь! — в упоеньи подхватил Аким. — Мир-ровую революцию! — проорали уже дуэтом. На сытый желудок мир, действительно, выглядит заманчивей. Аким даже слегка опьянел от еды.
— Хорошо! — расплылся он в счастливой улыбке.
Баба смотрела с непонятным выражением. Высказать вслух свои тайные мысли робела. Братишка время от времени подшучивал, обещая что-то еще очень интересное впереди. Баба отгородилась узлом и корзинкой, приготовилась к осаде. Революционеров это только веселило.
— А что там у тебя в сидорах? Может, шуба какая? А то в бушлате на рыбьем меху — не климатит! — и опять ржали до демонстрации трепетных красных язычков. Народ в вагоне тоже вел себя странно, кто-то вставал, уходил от этой компании, а кто, наоборот, присоединялся. А вдруг да чего перепадет?
— Новое время — все будет общее!
— Может, еще, где под колхозным одеялом встретимся!
— Да я уж лучше в пролуб головой, чем с таким, как ты!
— Контра! — погрустнел матрос с винторезом.
— Буржуйка, сразу видать, — подхватил Аким сатирически.
— Да какая я вам…
— Небось самогонку везет.
— А мы счас проверим. А ну-ка, ребята! — подмигнул особо любопытным, — пошурудите-ка! — А тем только и надо! В три минуты такую экспроприацию устроили, что баба только ревела, выпучив слюденисто бессмысленные глаза. А шиши прямо из глотки хлебали ее зловонный самогон и закусывали ядреной деревенской снедью.