— Партизаны где? Где комитет красных шахтеров?
— На вокзале поищите, — снегириным голоском пропела одна, и вторая поддакнула, — да, да, пожалуй, — и при этом на Акима смотрят с деревянным недоумением.
— До скорого! — сделал им ручкой и опять вышел на осиянную ярким солнцем, заснеженную улицу.
Возвращаться на вокзал одному муторно. Жалко матроса! Не дожил до торжества рабочего класса.
Вошел в вокзал. Полно народа. Кислый запах скученности давно не мытых людей. И все то же — девушки! Как же любят русские бабы победителей! И говорят-то с чешским акцентом, коверкают слова на чужой манер. Правда, есть и заплаканные, с обессмысленными глазами — хлебнули мурцовки, одумались. К мамке с тятей под крылышко бегут. Брошенные, опозоренные. Кажется, только одну женщину и знал Аким, что бежала с побежденным. Разделить с ним тяготы и горечь поражения. Да и то… будь простым солдатом, может, и не пошла бы на такие-то жертвы? Романтизм бродит в крови русских баб.
По дороге наплывал паровоз с черным дымом из трубы и белым — от свистка. Окутал весь перрон и, не останавливаясь, пролетел на восток.
— Эй, ты!
— Что вам, товарищи? — перед ним два мужика звероватого вида. С ружьями.
— Што ты здесь делаешь? — полез грудью тот, что покрепче.
— С кем имею разговор? — задрожал и будто в воздухе завис товарищ Аким.
— Народная дружина, а ты, что за фрукт? — полез выпученным глазом к самому глазу Акима.
— Спокойно, товарищи! — прокукарекал Аким. — Я имею мандат реввоенсовета деревни Бахта! Возмущенные массы трудового крестьянства требуют задержки «золотого эшелона» для дальнейшего внедрения в дело строительства счастливой зари всего человечества!
Дружинники дрогнули и даже смутились.
— Революционные массы Бахты протягивают вам мозолистые руки, чтоб сплотиться чугунной цепью на пути бегства черного адмирала! Грозно противостоять отрыжке деспотизма наймитов капитала!
— Да здравствует власть трудового народа! — лязгнул об пол прикладом коренастый дружинник. Он смотрел на Акима, как на вождя: с восхищеньем и восторгом! Аким и сам удивился своей, неизвестно откуда взявшейся прыти. И уж не мог остановиться:
— Возмущенные массы трудового народа не позволят царским сатрапам вывезти «золотой запас» из страны победившего пролетарьята! — с испугу, как пулемет, грохотал в пустом зале. Он был пьян от собственной речи, от открывшегося, ранее неизвестного таланта зажигать сердца вооруженных масс и вести на смертное дело за торжество революции!
— Товарищи! — гремел на весь вокзал. — Под руководством партии большевиков каждый обязан заявить! И доказать свою рабочую железную волю! Опившиеся рабочей крови интервенты гонят на восток заработанные нашими мозолями и спинами слитки! Гонят наше светлое будущее! Крадут счастье наших внуков и детей! Скажем революционное «нет!» мировой буржуазии! — приплясывал в революционной ажитации. — Чтобы остановить преступление — мы обязаны пойти на героизм! И на любое преступление во имя зари всего человечества!
Дружинники ели Акима глазами и, кажется, были готовы кинуться на стальные паровозы Колчака.
— Захлопнуть его белогвардейскую пасть свинцовой пилюлей — вот чего от нас требует момент! Сегодня — или никогда! — горел он в огне вдохновения.
…И тут в зале произошло какое-то движение. Что-то изменилось. Аким, пламенея взглядом, дал себе секунду передышки. Чтоб затем последним гневным словом возмутить и увести за собой в светлые дали социализма забитый, всеми забытый народ Черемхово!
Но народ повел себя странно: робко озирался, будто провинился в чем.
— Это он! — ткнула пальцем проклятая баба.
Аким не успел слова молвить, как на весь вокзал, заставляя народ содрогнуться, прогремело — и революция потеряла еще одного борца за свободу трудового народа.
— Провокатор, — объяснил председатель ревкома, — провокатор и бандит.
Зал гудел потревоженным ульем, пассажиры возвращались на свои места.
Над товарищем Акимом склонились.
— Готов, — сказал партизан.
— Готов! — весело отозвался широкоплечий.
Тужурку на груди Акима расстегнули, нашарили, пробитый пулей мандат.
— Подделка, — потряс в воздухе бумажкой комиссар.
Народу в зале немного, но все ж нашлись такие, что не были согласны с убийством.
— То, что он здесь болтал, — абсолютная и вредная контра! Он хотел заманить и отвлечь нас от революционного плана. — Комиссар с красной лентой у уха, приосанился. — Я не имею права обнародовать план — это военная тайна! Но уполномочен заявить: «золотой эшелон» никуда не уйдет!