Но они, — хитро щурилась маленькая садистка, — хотят убить нас — а вместо этого получают… ребенка! Нового человечка. — И уже хватала за руку, и шептала в другое ухо философский постулат. — То, чего ты хочешь, — будет обязательно наоборот! Хочешь быть богатой — будешь бедной! Захочешь убить — родишь! Понимаешь?!»
И Аня Сафонова, гимназистка третьего класса, кивала тогда, соглашаясь. Да и теперь-то особо спорить не стала б с сумасшедшей Ефремовой. Что-то в этом было. Любовь и ненависть, смерть и рождение — все это близко. Давно ли адмирала носила толпа на руках? А теперь, появись на площади без охраны — в клочья разорвут. И вот Господь для какого-то равновесия выдумал ему Анну Сафонову. И она одна должна любить его так, как ненавидит теперь вся страна.
Черный крест от рамы сполз по стене на пол и, казалось, уснул, но вот постепенно, ломаясь на углах, влез на противоположную стену и там померк, растворился. И так будут тянуться сутки за сутками целые месяцы, а может, и годы. И Анна была на это готова: это несправедливо — и, значит, надо терпеть. За несправедливое наказание — самая большая награда.
И шорох! Легкий стук, и заскрипели засовы, отворилась дверь.
— Здравствуйте, здравствуйте, дорогая Анна Васильевна! — сдерживая вопль радости, пропела Ольга. Уж она-то чем перепугала новую власть. — Мать моя! — раскинула руки. — Да как же тебя перевернуло!
— Мерсите вам, пожалуйста, — сделала Анна книксен, и они хохотали от счастья и касались друг дружки ладонями.
— У тебя свободный променад?
— Совершенно свободный! — и опять захлебнулись безудержным хохотом. Отстранились, посмотрели друг на дружку, как бы глазам своим не веря. Коротко вздохнули и головы склонили набок одинаково.
— Это большевики такие? — повела Анна взглядом в сторону коридора.
— Н-нет, какая-то дружина. Но говорят, большевики вот-вот возьмут верх.
Это не особо печалило узниц! Молодость, жажда жизни побеждала унынье и печаль.
— И как же ты здесь?
— Да вот, — повела плечом.
И замолчали, и смотрели уж без прежнего света радости, а подмечая досадные изменения.
— Хорошо, хоть не бьют.
— Бывает, — выговорила низким приглушенным голосом, но не стала расписывать ужасов, свидетелем которых все-таки была.
— Спасибо за шоколад.
— Это с воли, — поспешила объяснить. — Я тут ни при чем.
Как-то быстро выговорились. Стояли, улыбались, вздыхали. Оно и в самом деле, особенных причин радоваться немного. Да и кто ответит на самый больной, самый важный вопрос?
Добрый надзиратель позволил погулять по коридору. Хорошо, что есть и такие. Дай Бог им здоровья.
— Александр Васильевич здесь?
— А где же еще? Молчат эти! — рассердилась на охрану. — Тайны мадридского двора.
Но не хотелось думать о горьком — слишком они были молоды, обе замечательные красавицы, как-то не цеплялась к ним печаль. Слетала! Очень уж много радости обещано было им судьбой. И не верилось, что вот-вот все обрушится раз и навсегда. Шли по длинному пустому коридору, делились новостями. По большей части горькими.
Солдат смотрел со слишком откровенным любопытством, как на редких заморских зверей. Вот они, вдова и любовница самых знаменитых людей империи, — а обыкновенные. Даже и одеты, можно сказать, неважно. Только что говорят по-французски. Скажут два-три слова по-нашему и опять замурлыкали.
Вспомнили вылазку в ресторан «Зеленый попугай».
— Александр Васильевич все «Гори, гори, моя звезда» заказывал.
— Да, — вздохнула Анна.
— И ругался, что неправильно поют.
— Ругался, — и вдруг повернулась к егерю. — Где сидит Колчак?
— В пятой! — брякнул тот.
— Можешь пропустить к нему?
— Нет! Все! И так разгулялись! — вдруг рассердился и даже затвор передернул. — Марш, в камеру! А то!
Пришлось подчиниться.
А на сердце опять праздник: здесь! И поет душа: рядом он, милый, несчастный, больной Александр Васильевич. О, только бы увидеться, словом перемолвиться, поцеловать-то его, может, в последний уж раз! А там — будь, что будет.
Но Анна обманывала себя, боялась сглазить самую потаенную, самую заветную мечту: бежать! Кто такой Политцентр?! Какая у него может быть сила? А с обеих сторон — наши! Пока доберется сюда красная армия — десять раз сумеют отбить! О, хоть бы! И не особенно набожная Анна становилась на бетонный пол коленями, молила Богородицу помочь «болярину Колчаку избежать узилища и казни». Уйти из заключения. Зачем же обрывать жизнь только начавшуюся?