Мужчинам нравятся женщины веселые, похожие на озорных мальчишек — с ними легко, приятно, беззаботно! Или, наоборот, строгие красавицы. На которых и смотреть-то робеешь. Так и тянет пойти на подвиг за такую, всю жизнь сделать подвигом, посвященным ей одной! Анна сочетала в себе неугасимый огонь шаловливого подростка с неприступной красотой роковой женщины.
— Просто знакомая, — уронил небрежно и трескуче, до синей жилы на лбу, закашлялся лающим кашлем. В комнате переглянулись. Колчак достал платок. Тот самый. С трудом поборол искушение здесь же, на глазах у всех отчалить в страну, где течет река Лета и цветут бледные асфодели. Но это грех. Непростительный. Недостойно легкий уход. Господь хотел от него чего-то другого, и нужно суметь пройти весь путь, не виляя, не уклоняясь от химер судьбы.
— Так — не жена?
— Бог с вами. Моя жена давно в Париже.
Следователи замолчали, и опять стал слышен треск дров и гудение трубы.
— А, говорят, адмирал, вы танцевать мастер?
— Да! — отозвался радостно, — чем, собственно, и известен! — И повернулся на стуле, подвигая промерзшие до костей ноги ближе к огню. — Петь люблю, брякаю на фортепиано. Свел и развел носки, пошевелил ступнями по-утиному. — Гидрограф, говорят, был неплохой. А еще, господа, — взглянул задорно, — едва ли вы найдете сегодня более толкового минера! — думал, что спросят о минных полях, о количестве потопленных боевых кораблей неприятеля — но их это не интересовало. Спрашивали о злодеяниях Красильникова, Волкова. Колчак, какую-либо ответственность за это категорически отрицал.
— Вообще, гражданская война — дело кровавое и грязное. Да, жгли деревни. Бывало. Как с той, так и с другой стороны, впрочем. Говорил Колчак сиплым, бесцветным голосом.
— Один из ваших робеспьеров, например, отрубил пленному солдату ногу, привязал ее веревочкой — и отпустил служить. Ко мне…
Или, как-то вышел из лесу обнаженный человек с офицерскими погонами. Не падают! Оказалось, прибиты гвоздями к плечам.
— Ну, хватит фантазий, потрудитесь отвечать на поставленные вопросы!
Интересовались сподвижниками: кто есть кто? Колчак отвечал и украдкой дарил, может, последнее тепло своему бренному, истрепанному телу. Все-таки жаль и его. Сколько служило беспокойному, не всегда, разумному духу. Вон как успел износить к сорока шести годам. Да оно, может, и правильно: со свежим, еще готовым на долгую жизнь организмом расставаться, тяжелей.
— Что? Ах, вы про это. Виноват ли Государь в несчастном исходе войны с Японией. Повернул ноги, чтоб погрело и с тыльной стороны. — Царь здесь абсолютно ни при чем. Дрались мы из рук вон плохо, вот что. Сами виноваты.
— То есть, вы были и остаетесь монархистом?
Колчак отдернул ногу — очень прижгло!
— Я был монархистом.
— И никаких сомнений?
— Какие сомнения? Офицер должен выполнять долг.
Попов наклонился к Денике, что-то шепнул, тот кивнул и вышел.
— Вот вы были в Америке — как она вам?
— Я был приглашен…
— Нет, как они к нам относятся? К русским?
— Да, не любят.
— Никто нас не любит, — приятно улыбнулся Чудновский.
Дверь отворилась, Денике внес чай. Колчак невольно подался навстречу, по легкому цветочному аромату ясно, что чай китайский, и, главное, горячий! Он промерзал в своей камере до печенок — и все никак не мог согреться. Здесь, в жарко натопленной комнате, стужа выходила ознобом, до того, что начинало трясти. На первых допросах Попов смотрел с недоумением: уж не боится ли воин, увенчанный лаврами побед и поражений?
Колчаку в этот раз чаю не досталось. Не хватило стакана. Чудновский звучно схлёбывал янтарную влагу, «впрогоряч», хитро косился на заключенного.
— А скажите, адмирал, — вальяжно заложил ногу на ногу. — Анна Тимирева — только знакомая? Не больше ли?!
— Больше, — согласился Колчак. — Хорошая знакомая. Она работала переводчицей при Совете министров… Нет, стоп! Шила белье для увечных.
Один из следователей, подержав в руках свой стакан, протянул заключенному. Колчак благодарно кивнул. Допрос продолжался. Зашел разговор о погибшей «Императрице Марии» — не было ли диверсии? Колчак отнес это к неизбежной на войне случайности. Чудновский улыбнулся саркастически, оглянулся на друзей, давая понять, что не верит ни одному слову. Колчак не обиделся. Он ясно видел на лице начальника «чеки» печать туберкулёза.