— Кого «давай»? — приобрела самое простоватое выражение лица.
— Нюр-ра! — раскатил грозно голос старик. — Давай!
Старушка в детском недоумении пожала плечами, светло взглянула на Анну и Акима: чего это втемяшилось деду?
— Нюр-ра! — пристукнул черным, от общения с металлом, кулаком. — А то…
Баба Нюра только капризно передернулась. Молодой молчал, недвижно уставившись взглядом в вазочку с вареньем. Чуть-чуть улыбался.
Анне становилось неловко. Может, теперь, после пережитого воспоминанья прежних дней, особенно дико было сознавать себя в окружении этих персонажей? Это что же с нами вытворяет судьба, как умеет переломить через колено.
— Я прежде не пила самогонки, — выговорила звучным, благородного тембра голосом. И царственно повернула чуть опушенный персиковым пушком подбородок. Да, сегодня она была совсем другой, не похожей на ту расторопную деваху, что таскала через двор на загорбке кули. Все-таки барыня… но как хороша! Никогда в жизни не встречал Аким такой красивой. Вон, оказывается, какими бывают они!
— У тебя ребенок?
— Да, — отозвалась с тем же оттенком высокомерия, — сын.
Аким одеревенел, всего его начинало тихонько трясти. Будто закипал всей кровью — и уж должно было что-то случиться. Он смотрел и не шевелился. Старички робко притихли, чего-то ждали. Посередине стола лампа — чуть шевельнешься — так и метнется громадная, как бурый медведь, тень по стене. И кот светит взглядом. И вздыхают, поскрипывают ставни — ветер поднялся.
— Я видела, как человека убили, — сказала, когда молчать стало невмочь. Бабушка на вздохе прошептала краткую молитву. У молодого на скулах взбугрились желваки. И Анна, будто по газетке прочитала его мысль: возьмем власть — настанет полный порядок! Точно так же думал Александр Васильевич, когда брал власть в свои руки. А ветер крепчает — нет-нет, да и хлопнет ставнем. Каково-то в чистом поле егерям?
Деду свело губы гримасой сожаления — безразлично смотрел в пустой стакан. Оказывается, был любителем, охотником до зелья — а ведь не заметно, что б… Бабушка, желая вывести супруга из тоски, поделилась горьким наблюденьем. Она подторговывала ковыльными кистями, и, если в прежние месяцы брали нарасхват — шел ремонт в конторах — то теперь не нужны стали кисти!
— Сдадут город.
Аким, не видать, чтобы обрадовался. Кто знает, что за завоеватель придет, какие порядки установит? Как отнесется к обывателю. Шибко уж долго терпели они здесь Колчака.
— Давай, старуха! — сказал дед так серьезно и решительно, что та только вздохнула и отправилась в комнату. Там, «в гардеропе», хранилось драгоценное питье. Вернулась, держа в руках, и уже не ругалась, а только продолжила невеселое течение мысли:
— Так выйдешь на базар — и застрелют. И поминай, как Филькой звали.
Мужиков такая перспектива не пугала — залоснились в свете лампы, глаза сузились в черную ниточку с алмазной искрой. Дерябнуть лекарства «ото всех болезней» — и живи себе, да в ус не дуй. Никакой англичанин не страшен!
Вторую бутылку разливали осторожно: не известно, что там намешано. Оно же наружного применения. От радикулита. Женщины пить отказались. Мужики, будто совершая героический поступок, «опрокинули на лоб». Какую-то минуту прислушивались. Но напряженно застывшие лица одновременно порозовели и расплылись в блаженной улыбке: хор-ро-шо!
— Маленько обожгло! — потыкал себе в живот молодой.
— Шибат, язва! — кивнул дед.
Анна понимала, что никакой язвы у них нет — это любимое слово всех сибиряков. Бабушка, на принесенный Аней паек, ударила себя ладонью по ляжке и воскликнула в восторге: «О, будь ты проклята!» Анна очень удивилась. И только потом поняла, что это была особенная ей похвала и благодарность.
Мужики закусили и опять заговорили о лемехе, отвалах и дышле; и показывали пальцами и ладонью этот самый лемех и зубец. И Анна, не то чтобы любовалась Акимом, но невольно засматривалась. На неторопливые точные движения рук, на миловидное лицо, на волнисто кудрявую голову. Все-таки Александр Васильевич на двадцать лет старше. Да и изувечен, простужен до косточек во льдах студеного Таймыра. Давно уж беззубый. И к тому же в последние полгода как-то очень охладел к «возлюбленной сердца своего». И не Анна — а природа в ней так интересовалась этим милым, свежим, как яблочко, сибирским пареньком. И шаловливо крутилась, порхала ложечка в ее музыкальных пальцах, и уж хотелось сыграть на рояле или хоть спеть, если нет инструмента.
Баба Нюра поставила чай кипятить. Самовар у старичков томпаковый, и кипятили на сосновых шишечках — аромат на всю избу! Будто в лесу, у костерка. Старички, незаметно, будто по делам, удалились в другую комнатку и притихли. Молодые тоже присмирели. Аким наливался свекольным румянцем, рука на столе, забывшись, сминала скатерку в горсти. «Э-э, да тут страсть, — окончательно отрезвела „невеста“. — Митя Карамазов притаился».