— Залезай, Бовуа! — приказал мой отец, и Бовуа лег на мою мать и так к ней подольстился, что если бы отец не приказал Каролине напомнить уязвленным местам моей матери о том, что они уже позабыли, та вполне смогла бы испытать прекраснейший из кризисов природы. Однако Линхен принялась старательно обмывать едкой щелочью нежные ягодицы Луизы, и моя мать была вынуждена ждать кульминации через боль и наслаждение.
Полковник, между тем, задрал Каролине платье и, прежде чем девушка успела опомниться, прибыл к месту удовольствия, обнаруживавшему, в его первозданности, больше прелести, нежели весь освобожденный в стихах Тассо Иерусалим[58].
Бовуа фыркал, точно тигр, стонал как выпь и вздыхал, словно отправлялся в Гадес.
В то время как мой отец дулом исследовал средоточие тела Каролины, иногда губами прикасаясь к ее алебастровым бедрам, та, обходя фланги Бовуа и удерживая, словно Геба[59], в одной руке чашу, другую руку погружала в целительную эссенцию, отцеженную из грудей Мнемозины[60], и водила ею по розовым холмам Луизы, предрекая им жаркое лето вослед уходящей весне.
Но Луиза не чувствовала ничего, кроме фельдмаршальского жезла Бовуа внутри, и под его командованием выступила так мощно, что затряслась постель; Линхен выронила чашу и, охая, ждала ультиматума от моего отца.
А представьте себе разъяренного отца! Не успел он и почувствовать приближения бога любви, как выдернул свою стрелу из раны, и Линхен, так и не получив удовлетворения, должна была, дрожа бедрами, впустую расплескать все содержимое своих мыслей на красное дерево кровати!
Ствол отца еще стоял, словно свечка, но полковник, невзирая на то, что все его умственные силы находились в состоянии флюктуации, верный своим принципам, хотел, подспудно продемонстрировав исключительное владение телом, подать пример того, как надобно действовать, дабы сохранять равновесие между природой и законами разума...
Бовуа наслаждался высшим счастьем.
Моя мать парила между болью и наслаждением; Каролина... целовала руку полковнику в благодарность за... его бережное к ней отношение.
— Да, дитя! У тебя есть причина для благодарности, — отвечал ей полковник, — не будь мне стыдно перед Бовуа, не имеющим ни малейшего представления о деликатном обхождении, твои прелести вполне могли бы одержать победу.
С этими словами он подошел к стенному шкафу, достал бутылку бургундского и два бокала и налил в бокалы вина, один протянул лейтенанту, а второй оставил себе.
После того, как оба чокнулись и выпили за столь редко встречающиеся и приносящие усладу дружбу с любовью, мой отец пожал лейтенанту руку и вышел вон.
Не успела за ним закрыться дверь, как Бовуа, и так уже распаленного, охватил, словно Мелеагра[61], свирепый огонь. Он стащил с моей матери нижнюю рубашку и назвал ее своей Венерой, уложил Каролину, с силой задрал ей юбку и исподнее, себя назвал Юпитером, а обнаженную Линхен — Гебой, и набросился на нее так же яростно, как некогда Эццелино набросился на Бьянку делла Порта[62]. Впрочем, не успел он и коснуться своим утешителем небесных врат, как тотчас же свалился, будто куль и... уснул.
— Скорей, Каролина, сюда! Снимай с него штаны!
Каролина повиновалась; Бовуа был просто вылитый царь Приам[63] из «Энеиды» Блюмауэра[64]; его перенесли на кровать, раздели, и, пока он лежал перед ними, будто первый человек перед своим Творцом, Каролина по велению моей матери взяла в руку и крепко сжала его утешитель, ставший почти незаметным. Мать достала острые ножницы, натянула крайнюю плоть преступного члена над головкой и одним махом отрезала ее от места, на котором та находилась целых тридцать два года. Опиум действовал сильно — Бовуа даже не проснулся, он лишь вздрагивал во сне: ужасная боль добралась до скованной наркотиком души; женщины изгнали эту боль с помощью целебного бальзама.
Доза опиума, которую приняли Бовуа с полковником, должна была действовать, по меньшей мере, четыре часа; Луиза с Каролиной надеялись, что со временем обрезанный Бовуа перенесет боль потери. Ведь и разорванная девственная плева ноет ровно до тех пор, пока страдалица не убеждается в том, что это необходимо для грядущих удовольствий.
Пока Бовуа спал, а полковник храпел в соседней комнате, Луиза и Каролина залезли в ванную и предались утехам, каким обычно предается женский пол: пальцами Луиза начисто прогнала досаду и горечь, которые ощущала внутри Линхен от того, что полковник слишком быстро вытащил из нее свой неумолимый член.
58
59
61
62
64