В радостном и шумном, но приличном веселии докончили мы трапезу, опустошив три кувшина.
Затем приор и мадам Шоделюзе отошли в сторонку, а нам было приказано разбить вместе с монахами несколько шатров и подготовить все для вечерней трапезы, которая должна была состоять исключительно из пирогов... Отцы были словно в Элизиуме, целовали, сжимали и ласкали наши зады, и хлопали по ним так искусно и приятно, что мы были весьма растроганы этими нежными проявлениями любви и доверились монахам всей душой.
С песнями и танцами на прекрасной поляне, простиравшейся до самого леса и окруженной высокими горами, были раскинуты шатры, и, как только мы закончили с шатрами, Фредегунда отвела меня в сторонку и увлекла в лес.
— Амалия, — начала она и страстно поцеловал меня в шею, которую обнажила сбившаяся набок нагрудная косынка, — я люблю тебя так страстно, что страсть эта в своем неистовстве обратит меня, как Мелеагра[102], в пепел, если ты откажешь мне в обладании тобой. Смотри как я пылаю, как дрожу, трясусь — словно бешеная собака, которой губительный яд вспучивает жилы. Смотри! смотри! — здесь она[103] подняла свое платье и показала мне то, что я уже видела полгода назад, причем такого отрадного размера, что я даже вздрогнула.
— Фредегунда, постой, — произнесла я дрожа, — одумайся... одумайся, что ты творишь; только злобным и коварным доставляет удовольствие растление девственницы; неужели ты забыл все то истинное, хорошее, что говорила нам мадам Шоделюзе о чувственности, и то отвратительное, что она рассказывала о жестокой похоти?.. Прошу тебя........- но его рука обвила уже мои чресла.
— Я не хочу ничего слышать! Я хочу чувствовать! Чувствовать и наслаждаться, — возопил Сен-Валь де Комб (так звали Фредегунду), и в мгновенье ока мой низ был оголен до самого пояса, а я привязана своими же чулками к березе; еще бы чуть-чуть, и, как это обычно бывает, власть сильнейшего одолела бы право слабого, однако Сен-Валь, чрезмерно возбужденный видом моего чрева и сраженный усилиями, с которыми он пытался пробиться в мои стиснутые чресла, впал, к счастью, в глубокий обморок. Он повалился, содрогаясь, на землю; юношеские силы, которыми он, впрочем, не умел еще управлять, истощились настолько, что, казалось, он вот-вот испустит дух.
Пока он лежал передо мной в таком виде, у меня было достаточно времени, чтобы подивиться красоте и очарованию тех частей тела, которые из-за неправильного или неблагородного их применения приносят погибель нашему роду и порчу человеческой природе. Его широко раскинутые бедра, его член, постепенно возвращавшийся к примитивному бездействию и подрагивавший, словно роза под крылами Зефира, нежная, но уже возмужалая дикая поросль, окружавшая член, привели меня в неистовство. Я раздвинула ноги и продемонстрировала бесчувственному свои половые органы во всей их красе, а потом собственной же рукой похоронила память об этом сладостном моменте в саркофаге мужской мощи.
Фредегунда, истощенная до мозга костей, очнулась, поднялась и подошла ко мне как раз в тот момент, когда я только кончила и еще трепыхалась, как угорь, в экстазе; она развязала меня и, целуя мою грудь и губы, оголила мой зад и со всей силы ударила по нему.
— Злая Амалия! ты заслужила... стой! Стой! Дай мне посмотреть на заднее отверстие твоего прекрасного тела, — и тут этот пройдоха так широко раздвинул мне ягодицы, что мой анус растянулся и мне стало больно.
— Оставь меня, Фредегунда! — сказала я гневно и оттолкнула его от себя, да так, что он, пошатнувшись, словно пьяный, снова оказался на земле, и, пока он поднимался, я отпрыгнула от него и с головокружительной быстротой добежала до поляны.
А там все изменилось. Монахи исчезли; у просторного шатра, блиставшего шелком и золотой бахромой, под которым был накрыт изысканный стол, великолепием, пожалуй, не уступавший Даже столу прославленного короля Артура, стояли трабанты с алебардами.
До шатра мне оставалось десять шагов, но я узрела вблизи все это великолепие, попятилась от изумления и застыла, как вкопанная, на месте; тут из шатра выступил рыцарь в золотых одеждах, в латах и с поднятым забралом, а под руку он вел великолепно одетую даму.
— Ну и где вы пропадали, фройляйн?! — воскликнул рыцарь. — Герцогиня, ваша мать, столько страху из-за вас натерпелась, и как вы выглядите? Клянусь святым Дионисием[104], тут дело неладно! Дайте-ка вас рассмотреть, подойдите-ка ко мне!..