Потом кто-то взял меня под мышки, приподнял и поставил сбоку на землю. Все как-то вдруг забыли обо мне, повернулись спинами: ведь начиналась новая партия. Это было самое главное, и я это понял и, вытерев слезы, спросил все еще срывающимся голосом: «Кто последний?»
А еще через год (впрочем, прошло больше года: я уже учился в первом классе, и поздняя осень как-то незаметно, как это бывает в наших краях, уступила место поначалу теплой зиме) я попал в шахматный клуб. Место это было примечательное.
Представьте двухэтажный, наивно-помпезный с фасада амбар – угловатый, толстостенный, красного кирпича, с маленькими окнами – маленькими не для экономии тепла, а потому что архитектору не пришло в голову сделать их большими.
Это был Дворец спорта Металлического завода, и шахматный клуб жил под его крышей.
Там были два зала – баскетбольный и тяжелой атлетики – и несколько больших комнат, в которых размещались спортивные секции. Шахматная секция теснилась в тридцати-сорокаметровом помещении, сплошь заставленном столами.
Это было единственное место в городе, где занимались шахматами. Не изучали – для этого не было ни шахматной литературы (несколько книжек на полке было – зрительно я их помню, но не берусь назвать ни одной; и это говорит само за себя), ни преподавателей-методистов. Именно занимались. Попросту говоря – играли. Часами. Десятки партий подряд.
Правда, иногда, когда в городе появлялся шахматный гастролер, мы смотрели его партии. Разумеется – если могли их достать. Да и то без особого рвения: у нас не было культуры такой работы, мы воспринимали только сюжеты партии, а все ее подтексты, неожиданные удары кисти мастера, когда на один-два хода вдруг всплывает яркая идея, чтобы тут же быть снятой уверенным шпателем партнера, – все эти красоты лишь угадывались самыми сильными игроками клуба, а общей массе были недоступны.
Впрочем, случались теоретические занятия и не привязанные к какому-либо событию – сеансу или турниру. Системы в них не было. Просто наш руководитель кореец Пак вдруг объявлял: «Завтра изучаем королевский гамбит. Прошу подготовиться». Почему именно королевский гамбит? и как готовиться, если на руках нет даже самой примитивной шахматной книжонки? – вот вопросы, которые мог задать любой из нас. Но никто их не задавал. Полагали: у Пака возник педагогический зуд, надолго его не хватит, так отчего же не потерпеть часок-полтора, тем более что у многих это рождало ощущение причастности к высшей шахматной премудрости и соответственно прибавляло уверенности в игре.
Меня эти занятия не увлекали.
Дело давнее, содержание забылось, но я думаю, не велик от них был прок.
Смотрели ходы.
Белые сюда – черные туда, если белые так – черные эдак; или еще как-то иначе – и что при этом происходит. Ходы выстраивались по схемам. В них был план и настойчивость и напор, но не было идеи. Вернее, некому было идею выявить. Некому было показать ее животворность, ее способность аккумулировать энергию, которую потом можно использовать на свой вкус.
И в самом деле, откуда среди нас было взяться шахматному философу, который мог бы подняться над игрой ход в ход, увидеть смысл не в активности, а в равновесии? В нашем клубе не было таких. Да мы и не подозревали, что такие бывают, что качественный рост без них попросту невозможен. Мы жили шахматами; они дарили нам радость общения и были неисчерпаемым источником положительных эмоций; и чего-то большего от них мы не ждали. Откуда нам было знать, что бывает какая-то иная игра! Мы не сомневались, что играем в ту же игру, что и гроссмейстеры, только мы плохонько – на любительском уровне, а они – хорошо – на гроссмейстерском. Святая простота.
Неудивительно, что и я, формируясь как шахматист в такой атмосфере, был пропитан ее духом. Я разделял вкусы моих старших товарищей, приняв как аксиомы их шахматные и игроцкие идеалы.
Если бы нашему клубу потребовался девиз, он бы звучал так: чтобы хорошо играть в шахматы – нужно в них играть постоянно и много. И никто бы не усомнился в этой прописной истине. Ведь прописные истины для того и существуют, чтобы пользоваться ими без размышлений. «Вижу, что это так, а не иначе, а потому и верую». Позиция удобная; убедить, что она так же далека от истины, как и ложь, почти невозможно…
Потом, конечно, я стал думать иначе.
Но пока случится это «потом», пройдет добрый десяток лет. Десять лет упоения шахматами, неутомимого и нескончаемого пропускания их через себя, как червяк пропускает сквозь себя почву, в которой живет. Чтобы увидеть шахматы другими, нужна была встреча с Учителем. Мне повезло – судьба одарила меня такой встречей. Но вот интересная тема для размышлений: какова была бы моя шахматная карьера, если бы я встретил Учителя раньше? Иначе говоря – насколько своевременно это произошло? Наконец – как высоко я смог бы подняться, если б не встретил Учителя вовсе?..
В шахматный клуб меня привели товарищи по двору. К этому времени каждый из них успел сыграть в квалификационных турнирах; получили вначале 5-й разряд, затем 4-й. В те годы шахматная лестница была длинной. Потом я понял из их разговоров, что в клубе комплектуется турнир на 3-й разряд; все они записались, и это их волновало: барьер был достаточно высок, само участие поднимало их в собственных глазах. И тут я подумал: а почему бы и мне не попробовать? Ведь я играл не хуже их, а некоторым и вовсе не проигрывал.
– Возьмите меня с собой, – попросил я.
Помню их изумление. В нем не было ничего ни обидного, ни неожиданного. Ведь каждый из них был старше меня на пять-шесть лет, выше на голову-полторы. Я был для них малышом! И наше шахматное равенство, оказывается, ничего не стоило. Физические параметры – вот что было их мерой. Взглянул – и сразу судишь, кто есть кто, и можно не думать…
Повторяю: я не обиделся на их реакцию, просто воспринял ее как урок. Тогда я не мог его сформулировать, поэтому он жил в моей душе просто как пережитое чувство. Я был бы рад избавиться от него сразу же, но чувства незабываемы! И я был обречен переживать его снова и снова (в сходных обстоятельствах), пока однажды – несколько лет спустя, уже в старших классах школы – я не сформулировал его простыми и ясными словами: если хочешь, чтобы о тебе помнили, чтобы с тобою считались, чтоб без ущерба делу тобою нельзя было пренебречь, как нельзя пренебречь мерой, – мало быть равным, мало быть сильнее, нужно быть на порядок выше остальных!
Само по себе это не происходит.
Через это нужно пройти; это нужно прочувствовать, понять; это должно стать необходимостью и ориентиром, – и только тогда оно становится неистощимым источником энергии, как атомный котел.
Моя просьба показалась ребятам забавной, и уже на следующий вечер они взяли меня с собой.
Как оно получится – никто не думал. Все зависело от Пака. От широты его взглядов, от уровня его консерватизма, даже от чувства юмора. Ведь он видел меня впервые, я был мелок донельзя, а турнир на 3-й разряд – подчеркну еще раз – был в нашем клубе весьма уважаемым мероприятием.
– Парень не хуже меня играет! – наседал Саша Колышкин, не понимая, сколь смешной выглядит его рекомендация. «Карпов играет не хуже меня». Да ты сам-то кто таков?..
К чести этого металлиста (днем Пак работал в горячем цеху) надо сказать, что в нем были и педагогический дар, и доброта, и мудрость. Он не отмахнулся от мальчика (старшему из нас было всего двенадцать лет!), а предложил компромисс:
– Хорошо, я включу вашего Карпова в турнир. Но сперва пусть он пройдет испытание – сыграет контрольную партию с одним из нас. Выиграет – он в турнире; нет – …
Ребята признали, что это справедливо. Пусть все убедятся, что они привели настоящего шахматиста, что мне не нужны поблажки.
Пак обвел взглядом старожилов клуба, в его глазах блеснули веселые искры:
– Контрольную партию с Карповым будет играть Морковин.
Решение восприняли с восторгом. Шахматисты оценили чувство юмора Пака: Морковин был старше всех, ему шел восьмой десяток (кажется, годом позже мы поздравляли его с семидесятипятилетием), и встреча самого старшего с самым юным – в этом было немало пикантности. Но смысл этого решения был глубже. Я не зря чуть раньше сказал о доброте и мудрости Пака. Испытание, которое он мне предложил, только внешне выглядело серьезным. Если даже человек более полувека играет в шахматы, что такое мозги на восьмом десятке – не надо объяснять. И в то же время Пак понимал, сколь глубокой может оказаться душевная травма, если маленький мальчик в первой же своей официальной встрече испытает поражение…