Три ступени, всего три, но я знал, как они неимоверно трудны, и не обольщался на свой счет. На сколько хватит сил – на столько и поднимусь. Большего не загадывал.
Чтобы взойти на первую ступень, нужно было победить Полугаевского.
Это большой шахматист, и он столько успел в шахматах еще до нашей встречи, что я понимал: если подходить к матчу, как к борьбе фигур на черно-белых полях, – у меня немного шансов его победить. Но в шахматы играют люди. Значит, интуиция, темперамент, характер, воля во время борьбы имеют такой же вес, как знания, умелость и опыт. И я очень рассчитывал, что мои бойцовские качества, по крайней мере, уравняют наши шансы.
Но и в чисто шахматном плане я не собирался ему уступать. Мальчиком для битья я не был никогда; просто выстоять – этого мне было мало; я надеялся его переиграть. Мою задачу облегчало то, что Полугаевский – при всей своей шахматной силе – игрок очень узкого диапазона. Почти всегда можно было предсказать, что именно он сыграет. А уж в каком духе – тут и гадать было нечего. Белыми он играл позиционно, солидно, глубоко. Он свято верил, что право первой выступки дает возможность так поставить партию, что черные постепенным неумолимым прессом будут задушены, раздавлены. Он считал: достаточно все делать правильно – и у черных нет шансов на спасение.
Но когда черные оказывались у Полугаевского – это был совсем другой человек: резкий, экстравагантный, даже отчаянный. Я долго не мог понять, откуда эта двуликость, чем ее объяснить. Ведь человек – един. Как бы ни складывались обстоятельства, он их оценивает тем эталоном, той мерой, которая заложена в нем. Он не может быть сегодня одним, завтра – другим. Он один и тот же, но меняются обстоятельства – и он вынужден по-разному на них реагировать. Ведь обстоятельства не изменишь! – значит, нужно к ним приспосабливаться самому; оценивая их своей мерой, отвечать в соответствии со своими возможностями.
Ответ, как и всякий правильный ответ, оказался простым. Даже удивительно, как он сразу не пришел мне на ум: Полугаевский именно потому был отчаянно дерзок черными и изо всех сил раскачивал лодку, что он ясно представлял, какое безнадежное дело играть против белых в позиционные, правильные шахматы. Веруя в неотвратимость удушающего зажима белых тисков, он готов был идти против себя, против своей сущности – только бы этих тисков избежать.
Он был отважен со страху.
Но это не истинная отвага.
А раз так, решил я, значит, Полугаевский не сможет выдержать самого простого: моей демонстрации уверенности в собственной силе и успехе. Моя уверенность, естественная в любой борьбе, должна была сразу вывести его из равновесия, взвинтить ему нервы, поджечь его свечу со второго конца, и там уж только от его запаса прочности зависело, надолго ли его хватит.
Полугаевского хватило на три игры.
В четвертой случилось то, к чему он неотвратимо шел. Истощенный бесконечным пересчитыванием вариантов (хотя известно, что уверенности это не прибавляет), подавленный моей невозмутимостью, он в цейтноте не только растерял все добытое до того огромное преимущество, но и скомпрометировал позицию. При доигрывании он попытался спастись, выбрав не самый сильный, зато неожиданный план; мы с Фурманом вообще его не рассматривали при домашнем анализе. Но сбить меня с толку ему не удалось. Я понял его замысел – и выиграл схватку.
Но это был не конец – только трещина. Сломался же Полугаевский лишь на следующей партии.
Играть с ним его варианты (а именно так я построил этот матч: когда проигрываешь на своем поле – боль сильнее; правда, риск был огромен, но я не боялся риска) – все равно, что идти по минному полю.
Я опять попал на домашнюю заготовку! Да такую великолепную, что, когда он сделал этот ход, я мгновенно понял: это конец; партию мне не спасти. Даже не успев взволноваться, не успев пережить эту ситуацию, я сразу оказался по ту сторону черты. А коли так – стоит ли переживать? Ведь уже случилось, произошло, дело сделано, ничего не изменишь; как говорится – слезами горю не поможешь. И я настроился на философский лад. Сдаваться, разумеется, мне и в голову не пришло. Я игрок, и пока у меня есть хоть один шанс, я борюсь. Пусть, думаю, покажет, как он это делает. А сам расслабился, легко ему отвечаю и совсем не сижу над доской, гуляю по сцене да мурлычу песенку, привязалась вдруг ни с того ни с сего такая липкая:
«Все как дым растаяло…» Ну, конечно, только вчера имел плюс один – и опять ничего…
Честно признаюсь: это не было продуманным спектаклем, как-то само так получилось. И именно естественная безмятежность моего поведения сразила Полугаевского. Он же видит, что на доске мне крышка, но если при этом я так спокоен и так легко играю, значит, я вижу что-то такое, чего не видит он… На него было жалко смотреть. Снова и снова он пересчитывал варианты – и не мог понять, как я спасаюсь. Еще бы! – он искал то, чего не было.
В итоге – ничья. Ничья, равная катастрофе: Полугаевский понял, что он не сможет у меня выиграть никакой позиции.
Но что самое поразительное – это ничуть не отразилось на отношении Полугаевского ко мне. Напротив – чем хуже складывались его дела, тем он становился по отношению ко мне предупредительней и доброжелательней. Ни с кем и больше никогда я так подробно и откровенно не обсуждал только что сыгранную партию, как с ним. Эти анализы очень сблизили нас. Один из парадоксальных итогов матча: он подарил мне дружбу Полутаевского. Если бы так заканчивались все матчи!
Еще одна маленькая деталь, которую не могу не отметить: жена Полугаевского во время матча относилась ко мне так же хорошо, как и он. Ну, шахматистов благородством за доской не удивишь, для большинства из них оно естественно. Но чтоб жена вела себя так по отношению к «обидчику» мужа… Второго такого примера я не знаю.
Матч со Спасским… Я даже не загадывал, как он сложится. И если с Полугаевским я мог себя соразмерить, то Спасский был таким грузом, которого я еще не поднимал.
Отношение к нему у меня всегда было особое. Ведь примеряешь на себя: мое – не мое. Таль, например, был всегда от меня очень далек. Петросяна я понимал и ценил, но мы были слишком разными людьми и соответственно по-разному видели и трактовали шахматы. Что же до Спасского… Нет, моим кумиром он не был, но с тех пор, как я стал в шахматах что-то понимать и различать шахматистов по стилю, я стал его выделять, а на его игру ориентироваться как на эталонную для современных шахмат.
Мне нравилось в нем все: и тонкое понимание позиции, и умелое владение динамикой, и необычайная зоркость, позволяющая видеть под покровом очевидности сцепление зубчатых колес пока лишь одному ему зримого тайного механизма. И, конечно, поразительная свобода, полное дыхание его игры.
Мне всегда казалось (даже когда я его не знал), что он мне близок по характеру. Потому что я его чувствовал. И знал, как он хочет пойти.
И когда я стал осознанно над собой работать, вырабатывая универсализм игры, я это делал потому, что игру Спасского отличал, прежде всего, универсализм.
Нечего и говорить, что я за него болел во время обоих матчей на первенство мира с Петросяном. И когда он стал чемпионом, я решил, что это справедливо. Его матч с Фишером еще только маячил в перспективе, а я уже ждал его, предвкушал как лакомое блюдо. Фишер надвигался как асфальтовый каток, сминающий все на своем пути, но и Спасский (который, правда, последнее время существовал как бы над шахматами, почти не играл в турнирах) был стеной, которую с наскока не прошибешь. Сравнивая его лучшую игру с фишеровской, я оценивал ее, по меньшей мере не ниже.
И вдруг, представьте, я получаю приглашение на подготовительный к этому матчу сбор Спасского…
Это была честь. Правда, и моя звезда уже всходила стремительно, мое имя уже значило немало, и авансами я не был обделен, но мне все было внове, и кухня подготовки к матчу за шахматную корону представлялась мне эдаким тайным священным алтарем. Побывать там, заглянуть в тайное тайных – еще год назад подобного я и вообразить не мог. А тут сам Спасский меня приглашает! Правда, в эту же пору я собирался на турнир в Голландию (читатель помнит: за год до того тот же Спасский за здорово живешь выставил меня из того же турнира – судьба обожает парные случаи), но турниры у меня еще будут – это я уже знал, – а вот поработать над шахматами совместно с чемпионом мира когда еще доведется.