Отзвучала Lakrimosa, яму засыпали толстым слоем извести, сумасшедшего Сальери провезли мимо убитого его рассказом священника – и тут в дверь зазвонили. Я не хотела открывать, оставались последние кадры, мне во что бы то ни стало нужно было их досмотреть. И я не открыла. А в дверь все звонили, звонили.
Фильм кончился. В дверь грохнули кулаком – раз, другой, третий – железным кулаком. Нет, это дверь у меня железная, а кулак, вероятно, простой, человеческий. Ну кому я могла понадобиться до такой степени? Соседи вызовут милицию, если этот грохот продлится еще немного. Может, пусть вызывают?
Милиция мне ни к чему. Особенно сегодня.
Я подошла к двери, заглянула в глазок. На площадке стоял мой отец. За эти полгода после смерти мамы он не пришел ко мне ни разу. Что могло его привести сегодня? В дверь снова грохнули кулаком. Он никогда так себя не вел. Мне стало страшно до дурноты, но дверь я открыла.
– Папа?!
Отец шагнул в квартиру, выглядел он просто ужасно, особенно глаза – совсем сумасшедшие, дикие какие-то глаза. Мне показалось, что сейчас он меня ударит, и я отпрянула в сторону. Он действительно поднял руку, сжал в кулак, но, рубанув ею воздух, опустил.
– Ты убила ее! – Отец всхлипнул, закрыл лицо руками и вдруг – о господи! – стал оседать. Этого я уже выдержать не могла. Я бросилась его поднимать.
– Папа! Что с тобой, папа?
Он оттолкнул меня, посмотрел злобно, с ненавистью, но, слава богу, оседать на пол перестал, выпрямился, снова рубанул воздух рукой, сжатой в кулак.
– Ты убила ее! – громко, отчаянно прокричал он. – Я хочу знать, как ты ее убила.
– Кого? – Я смотрела на него с ужасом, а он на меня все так же, с ненавистью.
– Ты знаешь кого.
Выстрел из тира, которого я не слышала, улица, милицейская машина, тошная гадость в стакане – меня замутило, и шишка на затылке запульсировала болью, и душа запульсировала болью. Я не убивала ее. Но почему, почему он знает уже про эту женщину, кто она такая, почему ее смерть так его беспокоит?
– Я тебе объясню.
– Почему ты ее убила, я знаю, мне интересно знать – как?
– На улице было много народу, – начала я по возможности спокойно – мне хотелось его убедить, что я ни при чем. – Ко мне подошла незнакомая женщина, спросила, как проехать на Прянишникова…
– Что ты несешь?! Она не могла подойти к тебе на улице. Ты убила ее и теперь врешь! Узнала – не представляю уж как, – заманила и убила.
– Я никого не убивала, папа!
– Папа? Я тебе не папа! Ты мне всю жизнь сломала, а теперь убила ее, мою девочку.
– Твою девочку? – Вот оно что! Значит, эта Аристова была его любовницей. Не долго же он скорбел по маме! Он вдруг мне стал до невозможности противен, просто отвратителен, так, что, кажется, сейчас я действительно способна была на убийство. – Пошел вон! – Я распахнула дверь и бросилась на него, выталкивая из квартиры.
– Ах ты дрянь! – Он все-таки меня ударил, я вскрикнула и отскочила в сторону. – Дрянь, тварь, гадина! Она – это все, что у меня было, а ты ее убила! Но знай, я добьюсь обвинения!
Он выскочил из квартиры, шибанув напоследок дверью. Я по стенке опустилась на пол – осела – с горящей щекой, с исковерканной душой. Что мне оставалось делать? Только умереть.
На полу в прихожей я просидела долго – не хотелось никуда перемещаться, даже шевелиться не хотелось. А потом замерзла и все же встала. А потом зазвонил телефон. Я поплелась в комнату, смутно надеясь, что отец одумался, снял с меня страшное обвинение и теперь звонит, чтобы попросить прощения. Но это оказался не он, а какая-то незнакомая женщина со скорбным голосом. Она мне не представилась – наверное, от горя забыла о приличиях, – она приглашала меня на похороны. Завтра, в двенадцать часов. Она так ласково со мной разговаривала, все время называла доченькой, что приглашение на похороны не показалось чем-то страшным, наоборот, захотелось туда пойти, чтобы быть рядом с этой доброй женщиной, поддержать ее в горе и, может быть, рассказать о своем. Женщина плакала, душа моя тоже плакала. Мне было неудобно спросить, кто умер, я только адрес узнала и записала в блокнот. Скорее всего, это кто-то из моих давно забытых друзей.
Я положила трубку и разрыдалась – бурно, сладко, с наслаждением. Моей тоске нужен был выход – выход нашелся: похороны. Но опять зазвонил телефон. Отец? Или эта добрая скорбящая женщина? Это оказалась тетя Саша.