Итак, мы направились в гостиницу, и здесь впервые за всё время в России я ясно почувствовала, что встретила людей с горячей кровью – в том смысле, что здесь был контакт без избегания, были возможны желания и эмоции, было ощущение чего-то неуловимо знакомого и родного. Не в облике города, потому что он не похож ни на что виденное мною ранее – ночь и минареты, – но в том, что темп жизни здесь жарче и быстрее, чем в Москве, а вместо московской непреклонной вежливости люди здесь проявляют некую теплоту, которая очень подкупает. В Ташкенте живут азиат/ки. Узбеч/ки. Они выглядят как потомки Чингисхана – некоторые, думаю, и есть его потомки. Они и азиат/ки, и русские. Они думают и говорят о себе как о русских и, насколько я могу судить, считают себя русскими во всех смыслах, и я удивляюсь, как им это удается. С другой стороны, чем дольше я находилась здесь, тем яснее понимала, что личная натянутость между северными русскими и узбеч/ками имеет частично национальную и частично расовую природу.
В конференции участвует всего четыре сестры. В самолете по дороге в Ташкент я сидела с тремя другими африканскими женщинами, и мы пять с половиной часов болтали о наших детях, бывших мужьях и всем таком гетеропрочем.
IV
Ташкент разделен на две части. Есть старая часть, которая пережила колоссальное землетрясение 1966 года, и есть новая часть, лежащая на окраине старого Ташкента. Она отстроена совсем недавно и выглядит очень современно, ее восстановили в кратчайшие сроки после землетрясения, которое практически уничтожило город. Восстановление шло силами всего Советского Союза. Люди приехали из Украины, Беларуси – отовсюду, и отстроили город заново. В новой части города соседствуют разные архитектурные стили, потому что каждая группа приезжих строитель/ниц возводила свой вид зданий. Получился словно памятник совместному труду множества людей. Это стало одним из моих самых сильных впечатлений в Ташкенте. Старая часть – по сути, центр Ташкента – очень и очень похожа на город в Гане или Дагомее, скажем, Кумаси или Котону[15]. При дневном свете она так сильно напоминает некоторые места в Западной Африке, что это кажется просто невероятным. В сущности, если Москва – это Нью-Йорк, но в другом месте и цвете – потому что и в Нью-Йорке, и в Москве живет чуть более восьми миллионов человек и, очевидно, у этих городов должно быть много общих проблем, хотя Москва, видимо, решила их совсем по-другому. Так вот, если Москва – это Нью-Йорк, то Ташкент – это Аккра. В нем столько африканского: и торговые палатки, и смесь старого и нового, и гофрированные жестяные кровли на глинобитных домах. И запах кукурузы на площади, хотя площади современнее, чем в Западной Африке. И даже некоторые цветы и деревья, например, каллы. Только почва там была красная, латеритная[16], и пахла совсем по-другому.
Ташкент расположен совсем близко к границе с Ираном, и люди здесь очень разные. Я впечатлена их видимым единением, тем, как русским и азиат/кам вроде бы удается сосуществовать в многонациональной атмосфере, которая вынуждает их ладить между собой, независимо от того, насколько они друг дружке нравятся. И дело не в том, что здесь нет националист/ок или расист/ок, но государство занимает позицию против национализма, против расизма – и это делает возможным функционирование такого общества. И, конечно, следующий шаг в этом процессе должен совершаться на личном уровне. Однако я не вижу, чтобы кто-либо пытались или хотя бы даже предлагали переходить к этой фазе, и это вызывает тревогу, потому что без этого шага социализм остается заложником незавершенного, навязанного извне ви́дения. У нас есть внутренние желания, но их сдерживает внешний контроль. Но по крайней мере климат здесь кажется благоприятным для таких вопросов. Я спросила у Хелен о еврей/ках, и она отвечала несколько уклончиво, как мне показалось, сказав только, что в правительстве есть евреи. Основная позиция, по-видимому, заключается в презумпции равенства, хотя порой между ожиданиями и реальностью заметен большой разрыв.
Мы посетили киностудию и посмотрели несколько детских мультфильмов, которые раскрывали свои сюжеты красиво, глубоко, с большим юмором и, что особенно примечательно, без того насилия, к которому мы привыкли в мультипликации. Они были поистине очаровательны.
После двух загруженных встречами дней в Ташкенте, около половины восьмого утра мы отправились автобусом в Самарканд, легендарный город Тамерлана Великого. Немного вздремнув в автобусе, я почувствовала себя чуть живее и смогла смотреть по сторонам. Мы направлялись на юго-восток от Ташкента, а Ташкент находится к юго-востоку от Москвы. Это невероятно красивые места. Они кажутся чужими и знакомыми одновременно. Это хлопковый край. Хлопковые поля тянутся милю за милей, а из Москвы набитые поезда везут сюда студент/ок на двухнедельные каникулы, веселиться и собирать хлопок. Атмосфера царила праздничная. Мы проезжали деревеньки, и я видела маленькие рынки, где женщины сидели, скрестив ноги, на голой земле, продавая кто несколько кочанов капусты, кто корзинку фруктов. И стены, за которыми видны глинобитные дома. Даже стены очень напоминали мне Западную Африку – стены из глины, которая трескается теми же старыми, знакомыми узорами, которые мы видели столько раз в Кумаси и к югу от Аккры. Только здесь глина не красная, а светло-бежевая, и я вспоминаю, что я в СССР, а не в Гане или Дагомее. Конечно, лица белые. Проскальзывают и другие отличия. Города и деревни в прекрасном состоянии, а параллельно нашему маршруту пролегает мощная железная дорога. Мимо нас проходят длинные, исправные на вид поезда, грузовые с цистернами и пассажирские по десять вагонов, проходят через стрелочные посты с бело-голубой керамической плиткой и крашеными крышами, и всем этим управляют женщины. В России всё кажется крупнее, массивнее. Дороги шире, поезда длиннее, здания больше. Потолки выше. Всё будто в увеличенном масштабе.
15
Республика Дагомея – название государства Бенин до 1975 года. Кум