Тот человек хотел узнать у меня, могут ли американские Черные люди ходить в школу. Я сказала «да», и Хелен сказала ему «да», и тогда он спросил, позволено ли нам преподавать, и я ответила: да, я преподаю в Городском университете Нью-Йорка. Он очень удивился. Он сказал, что однажды видел телевизионную передачу о Черных людях Америки. Что у нас нет работы. Хелен начала ему отвечать, но он прервал ее. Тогда она сердито передала мне, что он хочет, чтобы говорила я, потому что хочет посмотреть мне в лицо, чтобы видеть, как я отвечу. Я попросила Хелен передать ему, что вопрос не в том, что мы не можем поступить в университет, а в том, что часто, даже когда Черные люди получают высшее образование, они потом остаются без работы. Что сложнее найти работу и как-то заработать на жизнь, если ты Черный человек, и что процент безработицы среди Черных американ/ок в разы выше, чем у белых.
Он подумал немного, а потом спросил, должны ли Черные люди платить и врачам. Про это говорили в телевизионной передаче. Я слегка улыбнулась и ответила, что платить врачам за медицинскую помощь должны не только Черные люди, а все люди в Америке. Ох, сказал он. А если у тебя нет денег, чтобы заплатить? Что ж, сказала я, если у тебя нет денег, чтобы заплатить, то иногда это значит, что ты умираешь. И мое движение в этот момент нельзя было понять никак иначе, хоть ему и пришлось ждать, пока Хелен переведет. Мы оставили его стоять посреди площади в полном замешательстве, он смотрел мне вслед, разинув рот и подперев подбородок рукой, словно пораженный тем, что где-то люди могут умереть от того, что для них нет медицинской помощи. Такие моменты до сих пор отзываются во мне снами о России, хотя я давно уже вернулась.
Мне кажется, что русские сейчас многое принимают как должное. Думаю, они считают естественными бесплатную госпитализацию и медицинское обслуживание. Они считают обычным делом бесплатные университеты и бесплатное школьное образование, они не ставят под сомнение всеобщий хлеб, даже с парочкой роз в придачу[28], хоть и без мяса. Все мы склонны не замечать того, что имеем, и видеть то, чего у нас нет.
Однажды ночью, после полуночи, мы с Фикре гуляли по парку в Ташкенте, и к нам подошел русский мужчина, с которым у Фикре состоялся короткий и резкий разговор, после чего мужчина кивнул и ушел. Фикре не захотел объяснить мне, о чем они говорили, но у меня сложилось стойкое впечатление, что мужчина пытался снять кого-то из нас: то ли Фикре, то ли меня. В некоторых отношениях Ташкент в России – место особых возможностей. Я спросила Фикре, какова советская позиция по гомосексуальности, и Фикре ответил, что публичной позиции нет, потому что это не публичный вопрос. Конечно, я знаю, что это не так, но мне так и не удалось подробнее узнать правду, а Хелен – слишком приличная девушка, чтобы обсуждать что-либо связанное с сексом.
V
В последние несколько дней после нашего возвращения в Москву я познакомилась с женщиной, на которую обращала внимание на протяжении всей конференции. Она эскимоска. Ее зовут Тони, и она чукво[29]. Они из той части России, которая находится ближе всего к Аляске, через Берингов пролив, и не была продана русскими. Тони не говорила по-английски, а я не говорила по-русски, но мне казалось, что в тот последний вечер мы почти занимались любовью через наших переводчиц. Я до сих пор не знаю, понимала ли она, что происходит, но подозреваю, что понимала.
Ее выступление в тот день чрезвычайно меня взволновало. Мы сели ужинать группой около десяти человек, и Тони через переводчиц заговорила со мной. Она сказала, что на протяжении всей своей речи искала в толпе мои глаза, потому что у нее было чувство, что она обращается к моему сердцу. И что ту песенку, которую она спела во время выступления, она пела во имя надежды на новое начало для всех наших народов. И эта женщина наколдовала, скажу я вам, очень мощное заклинание. Чукво в мире осталось всего четырнадцать тысяч. В своей речи она сказала: «Печально, когда целый народ перестает существовать». И потом спела эту песенку, которую, по ее словам, всегда поют в ее народе, когда происходит что-то новое. Ее круглые темные глаза и тяжелые волосы, гладкие, как шубка тюленя, блестели и колыхались в такт музыке. От этого у меня по спине пробежал холодок: хотя Черных американ/ок в мире двадцать один миллион, мне кажется, что мы тоже вымирающий вид, и это так печально, что наши культуры умирают. Мне казалось, что из всех этих людей на конференции только мы вдвоем, Тони и я, разделяем это знание и эту угрозу. За ужином Тони всё говорила мне, как я красива, как она унесет с собой навсегда не только мою красоту, но и мои слова, что мы должны разделять не только наши печали, но и наши радости и когда-нибудь наши дети будут свободно говорить между собой. Она произносила тост за тостом за женщин и их силу. Всё это через переводчиц. Я пыталась решить, как всё это понимать, когда Тони встала, подошла и села рядом со мной. Она коснулась моего колена и поцеловала меня, и так мы просидели весь ужин. Мы держались за руки и целовали друг дружку, но всякий раз, когда мы говорили между собой, это происходило через наших переводчиц, светловолосых русских девушек, которые фальшиво улыбались, переводя наши слова. Полагаю, мы с Тони соединены где-то посреди Алеутских островов[30].
28
«Хлеба и роз» – социалистический лозунг, восходящий к речи американской профсоюзной активистки Розы Шнейдерман: «Работнице нужен хлеб, но ей нужны и розы».
29
Вероятно, собеседница Лорд представилась как Тоня. Слово «чукво», по всей видимости, искаженное «чукча»; самоназвание этого народа – луораветлан_ки.
30
Алеутские острова – архипелаг в Беринговом море, образующий дугу между полустровами Аляска и Камчатка.