Штукатурка сыпалась, обнажая дранки, а гвоздь все торчал, приводя Сашку в ярость.
Сплюнув на пол сквозь зубы, он залихватским движением высыпал пустые гильзы в ладонь левой руки и снова заряжал.
После каждого промаха он произносил ругательство — почти беззвучное, так как судорога стискивала ему горло.
Яков Иваныч бесстрастно наблюдал за ним.
Потом говорил спокойно:
— Пошел вон.
Раз! раз! раз! — садил Сашка в стену, не обращая на Якова Иваныча никакого внимания.
Яков Иваныч клал правую руку Сашке на затылок, а левой отворял дверь.
— Ты думаешь, ты мне начальство? — кричал Сашка, упираясь. — Ты думаешь, я тебя слушаться буду? Да я…
Но это он только хорохорился. Сопротивляться Якову Иванычу у него никогда не хватало духу.
Однако, вытолканный во двор, он из упрямства еще долго стрелял. Став перед самым окном, чтобы Яков Иваныч мог его видеть, он целился в скворечник, торчавший на голой осине посреди двора.
Ближние улицы пустели — прохожие, услышав выстрелы, обходили наш квартал. Мороз сводил Сашке пальцы, но Сашка продолжал стрелять, кроша скворечник в щепки.
Яков Иваныч, вытолкав Сашку за дверь, казалось, забывал о нем. Делал вид, будто даже не слышит выстрелов. Он брал книгу, надевал очки и ложился на пол, на шинель. Читал он сосредоточенно, даже торжественно, и все время шевелил губами, как читают люди, научившиеся читать взрослыми.
И Сашке мало–помалу становилось скучно. С тоской оглядывался он по сторонам и зяб. Раскаяние мучило его.
Держа наган в опущенной левой руке, он подымался на крыльцо. Старательно отряхивал еловой веточкой снег с сапог. Потом входил, весь в облаке морозного пара, надув губы, с виноватыми глазами.
Яков Иваныч продолжал читать, даже не взглянув на него. Сашка в нерешительности переступал с ноги на ногу. Потом наклонялся и осторожно клал наган на пол, рядом с шинелью Якова Иваныча.
— Яков Иваныч!..
Яков Иваныч даже не поворачивал головы. И наша жизнь шла по–старому — в полном повиновении Якову Иванычу.
3
С Валерьяном Сергеичем Кудрявцевым, только что приехавшим из Москвы, Сашка познакомился в исполкоме и повел его к нам.
Было это в середине зимы, когда появились самые первые слухи о приближении фронта.
Помню, увидел я через окно — входит к нам на двор незнакомый человек в рыжих крагах, а рядом с ним идет Сашка, тащит тяжелый чемодан и хохочет.
Сашка был вообще смешлив, но тут он уже находился в состоянии полного изнеможения от смеха. Человек в крагах скажет ему два–три слова с самым серьезным видам, а Сашка роняет чемодан в снег и падает, трясясь и задыхаясь.
Когда они ввалились в сени, Сашка был уже без голоса — только хрип и бульканье вырывались из его рта.
Я сразу почувствовал, что все это не понравится Якову Иванычу, и был прав. Яков Иваныч терпеть не мог Сашкиной хохотливости. Раз Сашка смеется — значит, вздор.
Яков Иваныч сидел на корточках перед печуркой и разжигал трубку, спокойно держа двумя пальцами раскаленный уголек. Он не обжигался — такая грубая от долголетней работы была у него на руках кожа.
Когда в комнату вошли Кудрявцев с Сашкой, он даже не приподнялся, а только бросил уголек, снял очки, повернул голову и посмотрел на них щурясь.
Сашка разом остыл. Глаза его стали круглыми от испуга, губы вытянулись, одни только плечи продолжали подскакивать — задушенный смех все еще тряс его изнутри.
Кудрявцев, напротив, нисколько не был смущен. Сразу поняв, что Яков Иваныч человек серьезный, он бросил на Сашку укоризненный, неодобрительный взгляд. Смотря на Якова Иваныча ясными серыми глазами, он объяснил, что приехал в город с поручением организовать артиллерийскую школу. Он, конечно, понимает, что, поселившись в нашей комнате, он стеснит и себя и нас. Он извинился — его ввели в заблуждение, но он найдет где устроиться.
Однако он ушел не сразу, а добродушно и просто подсел к печке. Росту он был среднего, ладный, подтянутый, но с холодком в глазах, с вялыми и влажными губами.
Открыв свой чемодан, он дал каждому из нас по картофельной котлете и, жуя, рассказал о белогвардейском заговоре, который только что был ликвидирован в Москве. Яков Иваныч уже слышал об этом заговоре, но не знал подробностей и стал расспрашивать Кудрявцева. Кудрявцев на все отвечал обстоятельно и разумно, скромно, но со знанием дела, и Яков Иваныч вполне с ним примирился.
Сашка потащил чемодан Кудрявцева обратно в исполком. Через окно я увидел, как, выйдя во двор, Кудрявцев сказал Сашке что–то такое, от чего Сашка снова затрясся и, хохоча, уронил чемодан в снег.