В четверть четвертого забрали мою машину. Я спустилась вниз и смотрела, как ее грузили на буксировочный автомобиль. Потом я снова сидела в своем Ателье, с бутылкой водки из кладовой. Она была не достаточно холодной, а на вкус — как застоявшаяся вода. Я ждала, чтобы моя голова наполнилась туманом, но не чувствовала абсолютно ничего, только сидела и пила один стакан за другим и рассматривала следы резца на сером камне. В бесформенной колоде было что-то такое безысходное, что я с трудом могла это выносить.
В конце концов, я больше не могла выдержать и позвонила Олафу. Я должна была услышать знакомый голос. Дома я его не застала. Я попробовала позвонить в контору и мне повезло. Это должно было быть около пяти и Олаф был не один. У него была полиция. Может быть, только поэтому он был таким отстраненным. Он сказал, лишь, как он сожалеет о том, что случилось с Робертом и пообещал зайти, если он сможет это устроить. Твердым обещанием это не прозвучало.
Все эти годы мы действительно хорошо понимали друг друга. Олаф, как и я, остался один. У него были, конечно, то и дело, любовные похождения, но ничего серьезного. Он больше не хотел вступать в постоянные отношения, как он часто говорил. Иногда поступал очередной намек на мои шрамы и пластическую хирургию. Иногда приходило приглашение на ужин. И иногда Роберт шутил об этом. «Я думаю, он все еще ждет тебя, Миа. Не хочешь еще разок об этом подумать?».
Внезапно я поняла, что у Олафа тоже был мотив, решительно лучший, чем у Изабель. Теперь его соперник не стоял у него на дороге. Теперь я была одна и возможно готова, отмерить три важных шага: сначала брачное заведение, потом его постель, а спустя девять месяцев — родильное отделение. Слишком старой для того, чтобы родить ребенка, вероятно, я еще не была. С этим справлялись, уже, и более старшие. А общий ребенок, открыл бы для Олафа прямой доступ к состоянию, величину которого, он мог сейчас только регулярно контролировать.
Но он не был тем, кто идет по трупам, для достижения цели. Он был и не особенно жаден к деньгам, ему было достаточно собственных доходов. И ему не хватало чего-то трудно уловимого, что составляет натуру игрока. А это нечто неуловимое являлось всенепременным условием. У Олафа не было никакого интереса вырабатывать — как он выражался — сейсмологический нюх на мельчайшие экономические сотрясения. И, кроме того, они с Робертом очень хорошо понимали друг друга, он был для моего брата другом, проявлявшим отеческую заботу. Именно так можно было это охарактеризовать.
В семь часов я пошла в зал. Я больше не рассчитывала, что придет Олаф. Было тихо, абсолютно тихо. Фрау Шюр ушла сразу после полудня. По субботам она обычно уходила в это время. Я спрашивала себя, было ли Изабель сейчас страшно. Одна, с беспомощно прикованным к инвалидной коляске, мужчиной.
Непредсказуемая — так она часто описывала меня в последние недели. Она использовала этот оборот только для того, чтобы настраивать Роберта против меня. Но теперь я была именно в том настроении, чтобы предоставить доказательство ее утверждению. Вероятно, она знала это. Когда я, после полудня, видела ее в окне, она производила очень неуверенное и боязливое впечатление.
Фрау Шюр оставила в холодильнике обычное блюдо с холодной закуской и салат. Я не была голодна и не была больше уставшей или пьяной. В моей голове гудело уже не от водки: это был голос Роберта, заставлявший вибрировать каждый нерв.
«Сейчас, соберись, наконец, Миа. Прекрати этот театр. Послушай меня». Я его тогда не послушала, зато Серж. С такой бедой, замечание Волберта полностью выпало у меня из памяти. Я заказала такси и попросила отвезти меня в «Сезанн».
Было около восьми. Бар еще не был открыт. Я вызвонила Сержа из его квартиры. Он удивился при виде меня и, очевидно, не собирался пригласить меня внутрь. Мне пришлось буквально оттолкнуть его от двери.
Когда я хотела пройти мимо него к лестнице, он удержал меня за руку. «Миа, сейчас не получится. У меня гости и я не в том настроении».
Идиот! Может, он подумал, что я в настроении?
У него была девушка. Я ее не знала и не обращала на нее внимания. Мне ее присутствие ничуть не мешало. Пока я усаживалась в кресле, она была занята чем-то в кухонной нише.
«О чем с тобой разговаривал Роберт?», — спросила я. Серж удивленно поднял брови и пояснил: «Ты же была при этом».
Его поведение злило меня. Он должен был заметить, что я тогда уже ничего не воспринимала. Но я не хотела его раздражать вопросом о том, что за чертовщину он намешал мне в последнюю выпивку. «И ты полетишь, Миа». И я полетела прямиком в черную дыру.
Я рассказала ему об этом одиозном Биллере, о предположениях Волберта и о масляном пятне. Серж тоже сел, он выглядел нервным и каким-то рассеянным. Уже то, как он зажег себе сигарету и рассматривал меня сквозь дым, было странным, оценивающим и неуверенным, будто внезапно он ощутил передо мной страх.
Девушка принесла посуду и свежий кофе, села к нему на подлокотник кресла и демонстрировала этим, свою, к нему, принадлежность. Я чуть не рассмеялась. Но откуда ей было знать, что мне стоило только помахать чеком, или ключами от машины, или «роллексом», чтобы побудить Сержа немедленно отправить ее на все четыре стороны. Сейчас я даже могла купить вторую половину бара. Тогда бы он был полностью у меня в руках. Одно неподходящее замечание и я могла выставить его на улицу.
Когда я закончила свое сообщение, какое-то время царило молчание. Серж рассматривал свои ногти, как будто видел их впервые, прежде, чем объяснить: «Миа, я не могу судить о том, что ты помнишь. И я не хочу с этим делом иметь ничего общего. Надеюсь, мы понимаем друг друга. Роберт тебя забрал и упомянул, что ему еще нужно встретиться с мужчиной по имени Биллер. Это я и полиции сказал, и больше я ничего не знаю».
«И кто, к черту, этот Биллер? В среду Роберт уже встречался, раз, с этим парнем. Я его спрашивала, что он делал во Франкфурте. Только он не хотел мне об этом сказать. Если б это было что-то деловое, ему не нужно было бы делать из этого тайну».
«Тогда, значит, это было что-то личное», — сказал Серж и коротко рассмеялся. Он страшно нервничал, зажег себе еще одну сигарету, несмотря на то, что первая еще лежала, дымясь, в пепельнице. Потом он посмотрел на девушку и указал, движением головы, на дверь спальни. Девушка сразу же исчезла. Не успела еще она дверь за собой закрыть, как Серж подался вперед и сделался настойчивым.
«Миа, меня не касается то, что произошло между тобой и Робертом. Я не хочу ни во что быть втянутым. Ты это понимаешь? Я держал рот на замке и дальше буду так делать». Он снова затушил сигарету и тыкал, при этом, так долго ею в пепельнице, пока полностью не искрошил.
«Роберт был изрядно вымотан той ночью, — сказал он глухо, — и в спешке. Мы не особенно грандиозно поболтали. Я извинился, что вызвонил его из постели. А он поблагодарил меня за это, так как иначе, он бы пропустил звонок Биллера. И это было все. Потом он говорил о тебе. Что ты губишь себя пьянством, что дома царит скверная атмосфера. Он не мог открыто говорить, ты же была рядом. Но я думаю, что понял его правильно».
Неожиданно он безрадостно заухмылялся и стал спокойнее и даже взгляд, с которым он за мной наблюдал, уже не был таким напряженным. «Он хотел прояснить обстановку. Именно так он и выразился, Миа. И если я его правильно понял, он поручил Биллеру, позаботиться о необходимых, для этого, средствах».
«Что за средства?», — спросила я.
Серж пожал плечами и одновременно, развел руками. «Понятия не имею, Миа, действительно нет. Но я говорил тебе не один раз, что бы я на месте Роберта сделал. И тебе это лучше знать, что у вас в последнее время творилось».
Мне ли это было не знать! Я знала это лучше, чем кто-либо другой. Канализационная крыса призвала себе подкрепление, вдвоем легче было впиваться зубами. Вдвоем можно было со смаком глодать мои нервы, пока они не были полностью обнажены.