«До сих пор я молчал, — продолжал он. — Даже Иза не услышала от меня ни звука. Она считает, что Роберт привел тебя в Ателье. То, что ты там не осталась — об этом ей не известно. А если полиция настолько глупа, то не моя обязанность тыкать их носами в некоторые вещи. Что до меня, то все может продолжаться, как и до сих пор при условии, что ты оставишь Изу в покое. С этого момента ты уйдешь с ее дороги. Это понятно? Ты остаешься внизу, а она здесь наверху, со мной. Когда она спускается за едой, то ты делаешься незаметной, и тогда у нас здесь не будет скандалов».
«Нужно это как шантаж понимать? — спросила я. — Ты забываешь, где ты находишься». Я была совершенно спокойна в этот момент, меня саму это удивляло. Он бы не молчал, если бы он действительно видел то, в чем хотел меня убедить. Он бы рассказал это Волберту, только не так, как мне сейчас рассказывал. Он бы утверждал в присутствии полиции, что видел, как я выходила из своей машины с револьвером в руке.
«Это мой дом, — сказала я. — Сейчас это единственно мой, собственный дом. И никто не сможет меня принудить такой сброд, как вы, терпеть здесь. Я могла бы уже в пятницу вас выставить на улицу. На то, что вы еще здесь, имеется только одна причина. Подумай об этом, может быть, ты сам сообразишь, какая».
Он уставился на меня, будто мой ответ лишил его речи. А я развернулась и пошла в свою комнату.
Я разделась, пошла в ванную и включила воду. Лежание в теплой воде меня расслабило. Давление в голове немного отпустило. Когда через полчаса, я надела свежее белье, то чувствовала себя снова, как человеческое существо. И я осознала, что мне нужно срочно позаботиться о маленьком кольте.
Роберт спрятал его в подвале, когда забрал у меня. Рядом с сауной, там было маленькое помещение, которое использовалось, как кладовка для инструментов. Раз в неделю приходил садовник, ухаживал за газоном, деревьями, кустами и живыми изгородями. Его рабочие инструменты хранились в этом помещении.
Машина для стрижки травы, ножницы для стрижки кустов, лопаты и грабли, стопки брезента, который использовался зимой для защиты кустов от мороза и маленький, запирающийся шкаф, где раньше были сложены средства против сорняка и насекомых.
Мы уже годами не употребляли таких средств. С тех пор шкаф был пуст. У садовника больше не было надобности его открывать. И там, в последний раз, лежал револьвер.
Там он все еще и лежал. Или снова! Может быть, Изабель положила его обратно только в полдень, перед тем, как пойти в воду. То, что она делала в первые десять минут, знала только она одна.
Моей первой реакцией было взять оружие, но потом я опомнилась. На одной полке на стене, лежали рабочие перчатки. Они были мне слишком большими и очень грубыми. У меня уже не было чувствительности в пальцах, но это было лучше, чем ничего. В этой перчатке «кольт» действительно казался игрушечным. Барабан можно было провернуть, все зарядные каморы, кроме одной, были заполнены. Пуля, которой не хватало, находилась в голове Роберта. Нет, сейчас, наверное, уже нет. В институте судебной медицины ее, видимо, уже вытащили.
Когда я зашла в своих мыслях так далеко, когда я начала представлять, как его голое тело лежало на стальном столе — они же используют стальные столы в патологии, которые легко можно отмыть — тогда развязался, наконец, узел. Я почувствовала только, как что-то очень горячее поднималось в носу и тогда, наконец, пришли слезы.
Я хотела подняться наверх, я хотела сделать Изабель то, что она мне сделала — пристрелить на месте ее брата. Но я не могла, я просто не могла. Это ведь было бы слишком дешевой расплатой. Я села только, почти не видя, на чехлы для покрытия наших роз. Я действительно хотела их убить — сначала его, потом ее. Но я не знала как, и я не знала буду ли я потом лучше себя чувствовать.
Как долго я сидела в подвале, я тоже потом не знала. Этому просто не было конца. Я никогда не плакала, даже в детстве. А сейчас это лилось наружу, как будто открыли водопроводный кран.
В какой-то момент мне показалось, что я слышу шаги на лестнице. Медленные, неуверенно-осторожные, сдержанные шаги. Я не очень хорошо слышала, мой нос распух и вместе с тем, перекрыл уши. Я думала, что это Роберт. Я действительно так думала, хотела уже подпрыгнуть, побежать ему навстречу и кинуться в его объятия. Потом до меня дошло, что он уже никогда не спустится по лестнице, чтобы посмотреть, все ли со мной в порядке. И тогда я не могла больше пошевелиться.
Я не могла, также, хорошо видеть. Своим платьем я несколько раз протерла насухо глаза, но я не переставала плакать. Как бы я могла, ведь Роберт был мертв. И он умер со всеми теми тревогами, которые я доставляла ему в последние недели. Помощи от меня, ему определенно уже не было. Что мог он думать, когда глядел на меня?
Все время в последние две недели, этот растерянный взгляд. Это обдумывание в глазах. Все ли еще это моя Миа? Все ли еще, это та женщина, которая научила меня водить машину, которая объясняла мне, сколько нежности и терпения нужно девушке в первый раз. Которой так нравилась Марлиз, и которая была так шокирована от Изы. Что я еще могу от нее потребовать? Сколько еще я могу ей доверить?
Все время эта нерешительность, бесконечные минуты молчания. Как будто ему было страшно признаться мне: «Ты была права, Миа. Ты с первой минуты была права. Но теперь я сделаю, наконец, выводы. Я расстанусь с Изой, обещаю тебе это. Сейчас мы с тобой должны быть только немного осторожными. Если Иза слишком рано поймет, что я задумал, может произойти, что она меня опередит. Она ведь беременна, и ты знаешь, что это означает. Если она родит ребенка, то моя жизнь не стоит больше ни гроша. Миа, могу я положиться на твое молчание?»
Естественно, я бы молчала. Да, конечно. Я бы молчала, как могила. Самое большее, я бы поговорила об этом с Пилем. Этого я не хочу исключить. С Пилем у меня всегда была потребность, выставить напоказ его заблуждения.
И Роберт знал об этом. Он знал также, что Пиль снова объяснит мне обратное и этим только напрасно меня разозлит. Возможно, Роберт знал, также, что Пилю нельзя было больше доверять. Он должен был знать об этом, поэтому он хотел с ним поговорить.
Наконец, мне удалось спрятать кольт в другом тайнике и снова подняться наверх. Я была уверена, что Изабель уже вернулась вместе с Лучией, что это были ее шаги, которые я слышала на лестнице.
Я не хотела думать, что мне это только показалось, что кто-то идет ко мне в подвал. Они же всегда мне рассказывали, что я все только воображаю и теряю рассудок. И иногда я сама в это верила.
В доме было тихо, так ужасно тихо. Здесь никого не было. И бутылка водки была пуста. Я искала в кладовке другую, когда услышала, наконец, подъезжающий «рено». И тогда я подумала, что, наверное, это только кровь пульсировала в моих ушах. Эти непривычные рыдания, я все еще от них вздрагивала.
Чуть позже я услышала голос Лучии. «Нет, нет, детка, свой чемодан я понесу сама». Бедная Лучия, хорошая Лучия, слепая Лучия. Но, по крайней мере, я больше не была одна.
Лучия стояла посреди зала, маленькая и круглая; когда-то черные волосы были пересечены множеством седых прядей, а еще полгода назад, упругая кожа лица — множеством глубоких морщин. Но все равно, ее прибытие производило впечатление. Свой чемодан она поставила рядом, на полу. Она раскрыла мне объятия.
Как часто она делала это раньше для меня! И у меня никогда не получалось — укрыться в ее объятиях. Сейчас я могла это сделать. От этого было так хорошо, почти, как если бы это Роберт меня держал. Я была намного выше ее, но в тот момент она надо мной возвышалась. Так мы стояли несколько секунд. Лучия гладила меня рукой по спине, пробормотала пару, утешительно звучащих, слов на своем родном языке. Потом она отпустила меня и сказала:
«Ты запачкала свое платье, Миа».
«Я знаю, — сказала я. — Я быстро переоденусь. Потом мы можем поесть. Ты наверняка голодна».