«Я знаю», — только и сказал Роберт. Он был таким расстроенным. Я не понимала, почему. Когда он сунул мне капсулу, то сказал Сержу: «Я надеюсь, что это последняя. И я надеюсь, также, что она была здесь в последний раз. Ты не чувствуешь сам себя немножко подлым, что ты используешь ее ситуацию?»
«Я ее не использую, — ответил Серж. — Я еще никогда не потребовал с нее ни единого пфеннинга. Она просто кладет мне деньги. Может быть, она сама в этом нуждается».
«Она нуждается только в покое, больше ни в чем», — сказал Роберт. И он выглядел очень решительно, когда сказал мне во время поездки: «Я не могу больше смотреть в бездействии, как ты себя губишь, Миа. Если бы это было наоборот, ты бы тоже уже давно что-нибудь предприняла. Я никогда не должен был приводить в дом Изу, это мне, между тем, ясно. Но тебе не нужно будет дольше жить с ней под одной крышей, ни с ней и ни с Йонасом».
«Ты выставишь их вон? — спросила я. — И все будет снова, как раньше». Я хотела его обнять, но он придержал меня рукой. При этом он тихо смеялся.
«Нет, Миа. Так как раньше, уже никогда не будет. И не может быть. Я больше уже не маленький мальчик, который мог часами молча сидеть на стуле, чтобы ты могла его рисовать. И ты уже не та молодая женщина, которая производила на меня впечатление своей силой. Ты больна, Миа. Ты очень больна. Теперь я — сильнейший, и я должен что-то делать, чтобы ты снова была здоровой. Спрашивается только, достаточно ли у меня силы, чтобы выстоять все это до горькой развязки. Это будет жестоко. Я не знаю, смогу ли я быть жестоким».
И тогда он подтолкнул меня к дому. Он открыл дверь, подтолкнул меня дальше, через зал. Он был очень нежен и бережен, при этом. «Давай, Миа, давай. Сейчас ты ляжешь и отдохнешь. Есть ли у тебя еще боли?»
«Нет». Болей нет. Я только окаменела внутри.
«Тогда это хорошо. Сможешь ты сама лечь?»
«Нет». Паника. Искать дом! Быть жестоким! Этого он не мог. Он же не мог со мной так поступить.
«Давай, будь разумной, Миа. У меня не так много времени. Биллер здесь только проездом, он не может вечно меня ждать».
Сначала я еще смеялась, это звучало, наверное, немножко вульгарно. Не было здесь проездом никакого Биллера, сказала я еще раз, ясно и отчетливо. Потом я немножко поплакала. Не по-настоящему, по-настоящему я не умела плакать.
Роберт знал, что это было наигранно, только представление. Он мне не верил. Роберт никогда мне не верил. Я могла говорить, что угодно. Эта баба наверху полностью лишила его рассудка. И сейчас она уставилась на меня сверху, наслаждаясь и посмеиваясь в кулачок.
«Возвращайся в постель, Иза», — крикнул ей Роберт. Но она осталась стоять на месте и наслаждалась своим триумфом. Он снова подтолкнул меня вперед, на этот раз к моему Ателье. «Прекрати этот театр, Миа, — сказал он. — Соберись, ради Бога, Миа. Послушай меня, ты должна сейчас постараться взять себя в руки. У тебя ничего больше не болит, тебе уже намного лучше. Так что, ложись и успокойся, наконец».
Это звучало почти, как если бы он на меня злился. И потом он закрыл дверь. И повернул снаружи ключ. Я кричала, ругалась, колотила по двери, а снаружи зарычал мотор его машины.
Здесь не было никакого Биллера проездом. Роберт покинул меня. Он сказал: «Мне тебя жаль, но я не могу больше, Миа. Я действительно больше не могу». Он сказал это после того, как запер меня. И я это отчетливо слышала.
Окно! Я подбежала, распахнула его и вылезла наружу. Там была одна балка, и я ударилась головой. Было больно. Это было так ужасно больно. И я кричала: «Вернись, Роберт, немедленно вернись обратно. Или произойдет несчастье. Никто там тебя не ждет».
Никто, только Пиль, сморщенный гном, который полностью игнорировал боль в моей голове. Он напирал: «Дальше, Миа, дальше. Где вы сейчас?»
Господи, до чего же он был глуп. Он же должен был видеть, что я лежала на его кушетке. Моя голова все еще болела. Я чертовски стукнулась об эту проклятую балку, была целую минуту оглушена.
Он действительно был идиотом, он даже не заметил, что я вынырнула из непостижимой глубины моего черного провала и снова появилась на поверхности. Когда же он это сообразил, то рассказал мне что-то о сильных эмоциях и о разблокировании. Я не разблокировалась. Просто все было снова здесь.
Медленно, вокруг дома, я проковыляла к гаражу, в конце даже проползла. Я взяла обе канистры с маслом из гаража Роберта, подняла капот моей машины. Это были изнурительные хлопоты с одной только рукой. Я судорожно пыталась вспомнить, какое место встречи назвал Роберт.
Он назвал какое-то место встречи. Он не поверил мне, что мы хотели его только немного разыграть. Я была так зла на Сержа, я почти что решила уволить его при первой же возможности. Я всех их хотела выставить на улицу, всех. И тогда у нас с Робертом было бы все, как раньше. Даже если он сейчас в это еще не верил.
Потом я ехала. Это шло просто автоматически. Я даже знала путь. Одна автозаправка на автобане. И потом я приехала, и там стояла машина Роберта.
Шел сильный дождь, но ему это было уже все равно. С одной стороны он совсем опустил стекло. Левый рукав его куртки был насквозь промокшим, левая брючина тоже. Конверт в его правой руке был еще сухим, но маленький кольт в левой, стал уже влажным.
Я не знаю, как долго я стояла около его машины, я действительно этого не знаю. Но я еще помню, что я ничего не трогала, ни машину, ни Роберта. Я не могла. Там была эта маленькая дырка в его виске и тонкая ниточка крови, бежавшая по его щеке. Было темно, но я очень хорошо это видела.
Наконец я наклонилась в машину и взяла сначала кольт, потом конверт. Когда я полезла в правый карман его куртки, то задела его руку. Она была теплой. Ключ от моего Ателье был тоже теплым.
Я села в свою машину, и сначала я действительно хотела только лишь умереть. Это ведь было единственной возможностью остаться с Робертом, последовать за ним туда, где он теперь был. Но потом мне захотелось, все же, сначала узнать, почему он ушел туда, в беспредельную темноту или в вечный покой.
Это ведь зависит от того, во что веришь. Я верю только в темноту, Роберт, возможно, верил в покой, тогда мы бы не смогли там встретиться. И его причины были такими простыми. Мужчина между двумя мельничными жерновами. Его письмо было адресовано мне, только мне.
Я люблю Изу, — писал он, — и я люблю тебя, Миа. И я не знаю, что я должен решить. Я так глубоко виноват перед тобой, что я не могу просто сказать — я теперь ухожу. Но я и остаться не могу. Ни единого дня дольше, потому что ты каждый день будешь давить на меня, что я должен оставить Изу, что я должен ее выгнать. Этого я не могу, я ее слишком люблю. А ты, Миа, ты так много уже сделала для меня. Мне бы хотелось, чтобы ты еще кое-что для меня сделала. Ты не захочешь жить с Изой и с Йонасом под одной крышей, ты и не должна это. Я сделал все необходимые распоряжения, чтобы они жили самостоятельно, а ты бы нашла свой покой. Дай им уйти с миром. Сделай это ради меня, как я ради тебя, ухожу.
Роберт.
Письмо было набрано на компьютере и даже не подписано от руки. И я находила, что оно было очень высокопарным. Это не был стиль Роберта. Романтика — да, страсть и внутренний жар, но никак не сентиментальщина. Дай им уйти с миром. Как я ухожу ради тебя.
Я разорвала этот листок бумаги на совсем маленькие клочки. Большинство из них я зажала в руке. Пару унесло ветром, потому, что я оставила открытой дверь, чтобы прочесть письмо — я не нашла выключатель внутреннего освещения.
Потом я поехала. Я держала левую руку, высунутой из окна и предоставила клочкам бумаги закружиться прочь. Почему у нас скоростные дороги так прямо построены? Не было ни одного поворота. Такой автомобиль едет почти самостоятельно, и он едет все время прямо.
Естественно, Пиль не успокоился. Он продолжал дальше бурить. Что я делала после того, как ударилась головой о балку перед моим окном. Это было не его собачье дело. Он бы мне в мгновение ока приписал вину за происшедшее, только лишь мне, но это было не так.