Потратив несколько минут на внутреннее сосредоточение, Баттлог начал импровизировать. Двое дюжих парней изо всех сил качали воздух. Сначала Баттлог придерживался мелодии хорала — таково было правило, — затем перешел уже к обработке. Розоволикий органист музицировал не очень талантливо, что Элиас понял сразу. Но сказочное звучание органа заворожило его настолько, что ему трудно стало дышать. Можно сказать, что игра конкурента поглотила его куда больше, чем потом собственная. Когда же Баттлог, излишне форсируя финал, завершил трехголосную фугу, Элиас уже точно знал, что такое обработка, вступление и фуга. Такое он исполнял и в Эшберге, но совершенно иначе, с куда большим блеском и трепетом. Следующие конкурсанты не добавили ничего нового к тому, что он уже знал, хотя их техническая ловкость произвела на него немалое впечатление. В силу необыкновенной аналитичности слуха ему ничего не стоило разобрать гармонию произведения на отдельные ноты, а лучше сказать — на отдельные клавиши, черные или белые, высокие, низкие или средние. Про себя он исправлял их звучание, как делал когда-то во время игры дяди.
И вот пришел его черед. Генеральный викарий вновь раскрыл наугад толстую книгу, выдержал паузу и театральным голосом произнес:
— Кандидатус Альдер должен импровизировать на тему «Приди, о смерть. Ты сну сестра родная». Это предполагает обработку хорала с одновременным использованием мануалов и педалей, вступление и трехголосную фугу в старой манере.
Элиас быстро поднялся с места, как это только что проделывали его предшественники, поскольку полагал, что таковы требования ритуала. Он тоже преклонил колени, но направился не на возвышение, а к Фридриху Фюрхтеготту Бруно Голлеру, сидевшему на апостольской стороне и нервно теребившему усы.
— Я не знаю этой мелодии, — горячо шепнул он в ухо маэстро. — Пусть мне сначала наиграют, а потом я буду им… им… провизовать.
Зардевшийся Голлер встал, преклонил колени и прошмыгнул к генеральному викарию, восседавшему в резном кресле.
Тут публика беспокойно зароптала, дамы зашушукались, головы потянулись вверх — босоногий конкурсант пробудил всеобщее любопытство. Голлер посовещался с викарием, тот вышел на амвон и объявил, что праздник ненадолго прерывается. Это вызвано тем, что, как ему подсказал Голлер, кандидатус Альдер прибыл из медвежьего угла, отличается весьма простым нравом, никогда не видел фельдбергского органа и должен вначале ознакомиться с ним, а вообще говоря, этот человек наделен природным даром, отчего и приглашен сюда, и требует некоторой снисходительности… и так далее и так далее.
После этого некоторые из господ покинули собор, чтобы убить время, подымив трубками на свежем воздухе. Иные же — главным образом гости из Лихтенштейна — напротив, не двинулись с места, но извлекли из своих сумок пахучие ломти хлеба с колбасой и зеленью и безо всякого пиетета к празднику высокого искусства стали набивать ими рты. Дамы из более высокого круга со скучающим видом принялись за свежую клубнику.
Тем временем Элиас с Голлером поднялся на возвышение, где маэстро в невероятной спешке объяснил кандидату значение регистров, ткнул пальцем в ноты и кое-как наиграл мелодию. Когда же в соборе вновь воцарилась тишина, Элиас все еще вынашивал мелодию, которая захватила его с первых же тактов.
ПРИДИ, О СМЕРТЬ! ТЫ СНУ СЕСТРА РОДНАЯ! ПРИДИ ЖЕ И ВОЗЬМИ МЕНЯ, МОЙ УТЛЫЙ ЧЕЛН ДАЛЕЧЕ УВЛЕКАЯ И В ГАВАНЬ ТИХУЮ ГОНЯ! ПУСКАЙ КОГО-ТО ТЫ ПУГАЕШЬ, МЕНЯ ЖЕ ТОЛЬКО УТЕШАЕШЬ; ВЕДЬ ТОЛЬКО ТЫ, ЧТО ВЕЧНО НА ПОСТУ, ВОЗНОСИШЬ НАС К СПАСИТЕЛЮ ХРИСТУ!Прежде чем пойдет речь об игре мастера, превышающей человеческие возможности, бросим взгляд на Петера, примостившегося возле подиума, в самом душном месте нефа. Он сидит, до боли сцепив пальцы, не смея ни вздохнуть, ни повернуть головы. Он засиял вдруг какой-то нездешней красотой. А может быть, тому причиной игра света и тени в празднично освещенном соборе?
Дюжие парни, качающие воздух в трубы органа, с сочувствием покосились было на жалкую фигуру Элиаса, как вдруг инструмент дал такое фортиссимо в мощном переходе от низких к высоким звукам, что парни испугались за целость соборного органа. Раскат оборвался, Элиас перевел дыхание и извлек еще более мощный каскад звуков, на этот раз соединив его с глухим рокотом идущих на понижение тонов басовой педали. Переведя дыхание в третий раз, он необычайно обогатил гармонию, вполовину умерив басовый голос, что могло быть достигнуто лишь невероятно быстрой работой ступней, нажимавших на педали. Пассаж завершился истомным слиянием двух первых тактов хорала, а потом органист подверг музыку столь дерзкому произволу, что, казалось, его руки вот-вот сорвутся с мануалов. Элиас выдержал неслыханно напряженную паузу, дал свободу всем семи голосам, дошел до третьего такта, снова сделал паузу и, творя гармонический фон из резких диссонансов, перешел к четвертому, вновь прервался, пытаясь увязать мелодический рисунок, сложившийся в голове, с гармонией хорала, и сделал еще одну паузу, чтобы перевести дыхание; все это длилось более пяти минут.