Петер все не мог успокоиться, и ему было невдомек, что мысли его друга заняты совсем другим. Даже ночная свежесть не охлаждала разыгравшегося воображения. И лишь заметив, что Элиас не отвечает на вопросы, Петер тоже умолк. И целых три часа шли они, не проронив ни слова. В Гецберге они оказались уже на рассвете, и лишь когда Петер уже повернул к дороге на Эшберг, Элиас вдруг разомкнул уста. Он сказал, что хочет идти домой по руслу Эммера, что это старый печальный путь, которым уходили многие эшбержцы, когда пожар разрушил их привычную жизнь.
Петер не понял столь странного желания и ответил, что достаточно натаскался за день и за ночь. Но Элиас проявил удивительную настойчивость и загадочно намекнул на какую-то еще более тяжелую дорогу. И они двинулись вверх неближним путем, то и дело петляя, обхода водопады, пока наконец не пришли домой, вернее сказать, к обточенному водой камню.
Элиас молча опустился на него, сложил на груди руки и спокойно произнес:
— Друг мой. Я не выдал тебя, когда ты поджег деревню. А теперь поклянись, что не выдашь меня. Поклянись, что все, что сейчас и потом произойдет, будет навеки похоронено в твоем сердце до Страшного Суда!
Петер смотрел на него усталым, но встревоженным взглядом. И все-таки поднял два пальца в знак клятвенного обещания. Элиас велел ему идти домой и хорошенько отоспаться. А потом Петер должен сказать деревенским, что его, Элиаса, оставили в Фельдберге и вернуться домой в скором времени он не сможет. Вечером Петеру снова надо прийти сюда с пеньковыми веревками и запасом еды на неделю. Никто, сурово предупредил Элиас, не должен знать о его возвращении.
— А если про тебя спросит Эльзбет? — вкрадчиво проговорил Петер.
Элиас не ответил и посмотрел на Петера такими пустыми глазами, что у того мурашки забегали по телу.
Петер ушел и все сделал так, как велел Элиас.
Приди, о смерть! Ты сну сестра родная
Петер уже лег спать, когда вверх по лестнице загрохотали деревянные башмаки Лукаса Альдера. В отсутствие Петера именно Лукас ходил за скотиной, доил ее на хуторе и снова гнал на выпас. Петер поднялся с тюфяка, вышел к Лукасу и рассказал ему о том, что произошло в Фельдберге. Не забыл он и несколько раз повторить, что профессора решили на время оставить Элиаса при себе для изучения его редкостного природного гения. Лукас тупо молчал и задал лишь один вопрос: не пойти ли подоить корову, а то Петер, видать, притомился? Но Петер вытащил из кармана пять геллеров, протянул их своей искалеченной рукой Лукасу и велел ему идти домой. В полдень он пошел на хутор к Зеффихе и наврал ей все то же, что и Лукасу. Дорогу на хутор случайно пересекла Сорока, и теперь Петер мог быть уверен, что причина отсутствия Элиаса будет скоро известна всему Эшбергу. Сорока и впрямь вскоре повернула вспять и прямиком почесала к школе, где самовольно распустила по домам собравшихся в ожидании учителя детей.
Уснуть Петеру больше не удалось, хотя после полудня он снова прилег. Жара была смертная, и он пошел запасаться веревками и съестным. Ближе к вечеру он снова прилег, на сей раз в прохладе погреба. Сон был очень беспокойным, Петер то и дело ворочался. Его мучили кошмары.
Когда солнце опустилось за горы, в Рейнскую долину, он закинул за плечи мешок и кружным путем направился туда, где расстался с другом, еще не подозревая, что может стать свидетелем бесконечно долгого и мучительного самоубийства.
Элиас сидел на том самом месте, где все началось и все должно было кончиться. Он обрезал свои длинные волосы — неподалеку лежала острая пластина сланца. Во рту у Элиаса была зажата прядь волос, и Петер не мог понять, что друг хотел этим сказать. Элиас уперся взглядом в быструю воду Эммера. Он вовсе не ложился спать, ни на минуту не смыкал глаз. Петер подошел к нему, поцеловал в лоб и обхватил руками горячую голову. Он понял, что Элиас сошел сума.
— Элиас, — прошептал Петер, — зачем ты делаешь себе так больно? Ты стал знаменитым человеком, — И, хитро улыбнувшись, добавил, что видел в соборе дюжину красивых баб, которые влюбленно пялились на органиста. Петер хотел заронить в него зерно надежды. Но мысль о том, что у Элиаса может быть женщина и тогда он покинет Петера, была невыносима, и Петер оставил эту мысль.