Он проснулся среди ночи от неуловимого звона падающих снежинок. Обезумев от радости, он прыгнул к окну, распахнул его и, ненасытно вбирая в себя звуки, простоял до рассвета. В ту пору брат его Фриц уже не спал с ним в одной комнате. Родители взяли его к себе, чтобы уберечь от заколдованного малыша. Поутру, когда Зеффиха застала сына у окна, лоб ребенка уже горел, а потом десять дней малыш пролежал в постели, испытывая приливы не только страшного жара, но и какой-то необъяснимой радости; за полдня он пропевал все богослужебные песни годового круга.
В то время он мало что смыслил. Он не понимал, почему ему надо молчать, когда в дом входит чужой, а вот брату дозволяется во все встревать. Не понимал, почему мать не хочет послушать вместе с ним великолепный ночной перезвон снежинок. Не понимал он, почему не дозволяется трогать мать за мочку уха, когда ей хочется спать. А уж когда она запрещала ему петь, малыш заходился таким душераздирающим плачем, что в конце концов она сдавалась и разрешала петь хотя бы в ночные часы.
Пришло время открыть тайну этого ребенка, иначе не понять странного поведения Зеффихи. Элиас обладал стеклянным голосом, — как выразился его дядя Оскар Альдер, органист и учитель местной школы. С точки зрения медицины этот феномен необъясним, он из разряда врожденных. Когда ребенок начинал говорить, у него получался лишь какой-то тонкий свист. Голосу были неподвластны чисто разговорные интонации, он не модулировал, но как бы высвистывал всегда один и тот же ровный звук. От этого обстоятельства Зефф еще при крещении ребенка испытал жутковатый озноб, увидев в этом несомненный знак проклятия и позора. Тогда он не проронил ни слова, впрочем, он не привык зря ворочать языком.
В тот день, когда луна и солнце зависли на противоположных краях небосклона, пятилетний Элиас крадучись выбрался из своей комнатенки. Что-то звало его. Тянуло вниз.
Никому до него не было дела. В Эшберге вообще не слишком заботились о детях. Когда во время страшной грозы один из малолетних Альдеров утонул в бурой разгулявшейся воде Эммера, его матери это стоило нескольких смиренных слов о том, что каждому, видать, уготован свой путь и Господь взял детку в назначенный час.
Через несколько дней после ненастья Зефф начал разбирать топляк, выброшенный на берег. Право на это с незапамятных времен было закреплено за крестьянами. То, что при этом кому-нибудь доставалось, становилось его собственностью, его лесом. Разбор леса был поводом для вековечных споров и кровавых стычек, так как случалось, что здоровенная ель, прихваченная на лесных угодьях соседа, упорно выдавалась за дар непогоды. На прибрежный промысел Элиасу дозволялось ходить с отцом. И там мальчуган открыл одно место, вернее, обточенный водой камень, который таинственным образом влек его к себе. Зеффу бросилось в глаза, как мальчик, возившийся в иле и песке, вдруг замер, скосил голову вбок, будто напряженно к чему-то прислушиваясь. Потом какая-то сила сорвала его с места, и он, словно настеганный, полез наверх через прибрежные заросли. Едва лишь все открывшееся ему — ил, галька, жуки, тритоны, трава и прелые листья — обрело звуковой образ, Зефф окликнул сына по имени, напоминая, что малыш не один в глухом месте. Это так сильно напугало ребенка, что он заплакал навзрыд и еще долго не мог успокоиться.
Он словно врос в каменный уступ, на котором стоял, и Зефф вынужден был силой стащить его и увести оттуда.
Основываясь на этом наблюдении, мы можем утверждать, что чудо не грянуло как гром среди ясного неба, но возвещало о себе исподволь, можно сказать, по-человечески.
Камень звал. Элиаса тянуло вниз. Он потихоньку спустился по лесенке и через гумно пробрался в насыщенный теплыми парами хлев. От него шла тропинка, не видная из окон дома. И все-таки он пустился бегом, бежал до тех пор, пока не почувствовал себя вне досягаемости родительского ока. Присвистнув от радости, он чуть не кубарем покатился вниз, к руслу. Но Зефф, который раскидывал навоз на соседнем хуторе, видел мальчика. Видел крошечную человеческую фигурку на белом полотне поля. Видел, как, петляя, катилась она к опушке. Зефф воткнул вилы в мерзлую землю, сложил ладони рупором и собрался гаркнуть ободряющее слово, но передумал. Ему не хотелось нарушать радостное одиночество ребенка. Зефф уперся взглядом в темную стену леса, за которой исчез мальчуган. Потом схватил вилы и с силой, даже с яростью вонзил их в дымящуюся кучу навоза. «Проклятье! С малышом-то неладно!» И ком, поддетый вилами, полетел под гору дальше, чем другие.