Белопольский и Баландин молчали, взволнованные и несколько подавленные величием и грандиозностью этой картины непроходимого, девственного леса, по которому шла их машина, по единственному пути, проложенному существами ещё неизвестными им, но родственными, как родственны между собой мыслящие существа всей необъятной вселенной.
Не прошло и минуты, как мрак настолько сгустился, что пришлось включить прожектор.
Ослепительно ярким, но чуждым и неуместным показался здесь электрический свет. Сотни, а может быть тысячи лет стояли эти лесные великаны, и ни разу луч Солнца не коснулся их. Привыкшие к мраку, они должны были возмутиться этим непрошеным и дерзким освещением, нарушившим их вековой покой.
Но растения не чувствуют и не возмущаются.
В немерцающем белом свете с рельефной отчётливостью выступили из темноты деревья, кустарники и странно неподвижная, мертвенно-белая трава.
Ни малейшего движения… Мёртвый покой…
И извилистым коридором уходила куда-то вдаль таинственная дорога.
Осторожно и медленно вездеход шёл вперёд. Следы его гусениц, ясно видимые, налагали на пейзаж Венеры земное клеймо.
«Что подумают обитатели планеты об этих следах, непонятных и загадочных для них, когда с наступлением ночи пойдут этой дорогой, сотни раз исхоженной ими? Поймут ли они, что это означает? Может ли прийти им в голову мысль о посещении Венеры обитателями другого мира? Или, не видя звёздного неба, скрытого толщей никогда не расходящихся облаков, они не представляют себе, что, кроме их планеты, существуют другие, что они не единственные живые существа во вселенной?.. Но как могут они заподозрить самоё существование вселенной, если никто из них никогда не видел ни Солнца, ни звёзд?.. Следы гусениц будут восприняты как следы неизвестного животного – и только. И хотя до сих пор они не встречали таких животных, мысль о них появится сразу».
Перед профессором Баландиным возникла картина.
Во мраке ночи огромные тени склоняются над следами, указывают на них друг другу, переговариваются на незнакомом языке. Глаза пристально вглядываются в чащу леса, в поисках неведомого зверя…
Он почему-то представлял их себе на двух ногах, с глазами, светящимися в темноте зелёным огнём, как у хищных зверей Земли.
«Что, если вот сейчас из темноты леса появятся его хозяева? Существа, способные голыми руками (или чем бы то ни было, заменяющим руки) передвигать огромные камни, ломать деревья. Что, если свет прожектора не испугает их?..
Что стоит перевернуть вездеход, разбить окна, сорвать дверцы? Успеем ли мы перед гибелью предупредить по радио товарищей?»
Баландин невольно бросил взгляд на рацию, желая убедиться, что она в порядке.
Зелёный огонёк индикаторной лампочки спокойно горел в темноте кабины. Вот рядом с ним вспыхнул красный – сигнал вызова.
– Я слушаю, – обычным голосом сказал Белопольский.
– Приближается грозовой фронт, – сообщил Мельников. – И, по-видимому, мощный.
– С какой стороны?
– С севера. Пока он ещё далеко.
– Следите за ним. Как только ливень подойдёт к реке, сообщите нам.
– Хорошо.
Несколько секунд Мельников молчал.
Потом спросил:
– Где вы находитесь?
– В лесу.
– Может быть, лучше вернуться?
– Не успеем. Будет интересно и важно проверить…
Белопольский не закончил фразы. Красная лампочка на щитке рации погасла. Это означало, что связь прервана.
– Очевидно, грозовой фронт исключительной мощности, – сказал он. – Барометр Топоркова предупреждает о грозе за пятнадцать минут. Так рано радиосвязь не прерывалась. Выходит, что сейчас воздух ионизирован с большой силой.
Ни малейшей тревоги не слышалось в голосе Белопольского. Он говорил в своей обычной манере – словно сам с собой.
Баландин ничего не ответил. Да и что было отвечать? Вернуться на звездолёт они действительно уже не успеют. Оставалось надеяться на крепость машины и защиту лесного купола.
Вездеход так же медленно продолжал путь.
В лучах прожекторов они видели всё такой же лес, – его характер не изменялся. Тропа делала причудливые зигзаги, оставаясь всё время одной и той же ширины. Кустарник, переплетённый белой травой, по-прежнему подступал к дороге.
Так прошло минут десять.
Внезапно Белопольский остановил машину. Несколько мгновений он пристально всматривался в лес, потом протянул руку и выключил прожекторы.
– Смотрите! – сказал он почти шёпотом.
После яркого света мрак показался Баландину особенно густым. Он закрыл глаза, «ослеплённые» внезапной темнотой. Через несколько секунд радужная паутина на сетчатке глаз исчезла.
– Смотрите! – повторил Белопольский. – Что это?
Профессор посмотрел вперёд и по сторонам, но ничего не увидел. Их окружала плотная мгла.
– Куда же смотреть? – спросил он, не видя даже своего спутника. – В какую сторону?
– Куда угодно, – ответил Белопольский. – Это всюду!
– Что «это»?
Ответа не последовало.
Баландин чувствовал, что его товарищ всецело захвачен зрелищем, которого он сам ещё не видел. Но постепенно его глаза привыкли к темноте.
И тогда он вдруг понял, что мрака нет.
С каждой секундой всё яснее и отчётливее он стал различать стволы деревьев. Странно дрожащий, розовый свет освещал их. Он становился всё сильнее, но источника этого света нигде не было видно.
Посмотрев вверх, через прозрачную крышу вездехода, Баландин убедился, что вершины деревьев скрыты во мраке. Освещены были только стволы. Кустарник и дорога были так же невидимы.
Потом он заметил, что сами стволы освещены по-разному. Одни из них были видны только в нижней части, другие – посередине, третьи представляли собой странное зрелище половины дерева, освещённого с какой-нибудь одной стороны – справа или слева, тогда как вторая половина оставалась невидимой.
Профессор с изумлением смотрел на эту картину, не зная, чем и как объяснить её, но внезапно догадка мелькнула в его мозгу.