- В котором часу? - поспешно спросил Топорков.
- В десять.
- А нельзя отложить до половины первого?
Константин Евгеньевич с недоумением пожал плечами:
- Можно, но зачем? Не все ли равно - в десять или в двенадцать?
Топорков нервно вертел в руке вилку.
- Мне кажется, - сказал он, - что если звездолет поднимется в воздух, то ему не мешает подняться и над облаками.
- Понимаю! Вы хотите послать на Землю радиограмму. Но ведь не облака мешают этому, а ионизированный слой, который, по вашим же вычислениям, находится на высоте двухсот сорока пяти километров.
За столом все прекратили еду. С напряженным вниманием члены экипажа следили за этим разговором. Во взглядах, устремленных на командира корабля, можно было прочесть волнение, надежду и горячую мольбу. Один Мельников не поднял головы. Он знал Белопольского лучше всех.
- А разве нельзя подняться выше? - спросил Топорков.
Белопольский нахмурил брови.
- Можно, - сказал он. - Но я не могу подвергать звездолет опасностям спуска без достаточных оснований.
Мельников вдруг резко выпрямился. Побледневший с сурово сдвинутыми бровями, он посмотрел в глаза Белопольскому. Привычная выдержка на этот раз изменила ему.
- Без достаточных оснований? - раздельно произнес он. - Тревога и волнение наших родных и близких, мучительная неизвестность, бессонные ночи, горе и отчаяние - все это недостаточные основании!
В кают-компании наступила тишина. Все опустили глаза.
Казалось, Белопольский нисколько не обиделся. Тем же ровным и спокойным голосом он сказал:
- Я отвечаю перед всей нашей страной за успешное окончание рейса. Если корабль не вернется на Землю, горе наших родных и близких будет во много раз сильнее. Кому другому, но не тебе, Борис, упрекать меня в эгоизме.
Ужин закончился в унылом молчании.
Но, когда начали расходиться, Белопольский, уже подойдя к двери, обернулся к Зайцеву.
- Константин Васильевич, - сказал он самым обыденным тоном, - подсчитайте запасы горючего и дайте мне расчет необходимой затраты его для полета корабля на высоте трехсот километров в течение одного часа. Борис Николаевич поможет вам это сделать.
И на следующий день, 22 июля, в двенадцать часов двадцать минут, повернутый моторными лодками носом на восток, чтобы не мешали верхушки коралловых стволов, "СССР-КСЗ" расправил крылья и, промчавшись по воде более полутора километров, поднялся в воздух.
Белопольский и Мельников сидели рядом за пультом управления и широкими кругами поднимали корабль все выше и выше. Ни слова о вчерашней размолвке не было произнесено между ними, но Константин Евгеньевич непривычно ласково обращался к своему ученику, а Мельников отвечал подчеркнутым вниманием к каждому слову академика, прося этим извинения за свою резкость. Мелочное самолюбие, губительное для всякого живого дела, не было знакомо ни тому, ни другому.
Далеко внизу остались волны океана, нависшие над ними мрачные тучи, грозовые фронты и бесчисленные молнии. Над звездолетом раскинулся чистый темно-голубой купол неба, ослепительно ярко сияло на нем огромное Солнце.
Все выше поднимался корабль, все более темнело небо. Его цвет постепенно переходил в синий, потом в темно-синий и, наконец, в фиолетовый.
На высоте восьмидесяти километров звездолет начал проваливаться. Разреженный воздух не давал достаточной опоры его крыльям. Тогда включили два основных двигателя. С их помощью поднялись еще на сто километров.
Небо стало почти черным, появились звезды.
Когда был включен третий, а затем и четвертый двигатель, Мельников убрал крылья, - они стали ненужными, реактивный самолет превратился в ракету.
Ионизированный слой, препятствовавший распространению радиоволн, начался в двухстах километрах от поверхности планеты и закончился в двухстах шестидесяти.
Когда только приборы показали, что цель достигнута, Топорков, не теряя ни минуты, включил передатчик. Направленная антенна была уже выдвинута и ориентирована на Землю. По Солнцу и звездам Пайчадзе легко определил точное направление.
Экипаж корабля был уверен, что радиостанция Космического института ежедневно настраивается на их волну. Иначе не могло быть.
Ровно в двенадцать часов пятьдесят пять минут по московскому времени радиограмма, содержащая краткий, но обстоятельный отчет о событиях на Венере, начала свой далекий путь.
- Через сколько времени может прийти ответ? - спросил Мельников.
- Когда мы опустились на Венеру, - с обычной точностью ответил Белопольский, - расстояние между планетами равнялось девяноста миллионам километров. С тех пор прошло двести восемьдесят два часа. Венера догоняет Землю, и расстояние сокращается. Сейчас оно равно восьмидесяти одному миллиону. Радиоволне нужно четыре с половиной минуты, чтобы одолеть это расстояние в один конец.
- Значит, ответ придет через девять минут?
- Прибавь минуту на прочтение радиограммы и еще минуту на составление ответа. Ответ придет через одиннадцать минут. Если наша радиограмма дойдет, прибавил Белопольский.
- Почему же она может не дойти? Ведь ионизированный слой остался под нами.
- Мы ровно ничего не знаем об атмосфере Венеры. Может быть, в ней есть второй ионизированный слой, даже более мощный, чем первый.
Кроме командиров корабля, весь экипаж находился в радиорубке. Девять человек не спускали глаз с секундной стрелки.
Прошло девять, десять, одиннадцать минут. Ответа не было.
Двенадцать...
Никто не проронил ни слова. Все затаили дыхание. Неудача казалась очевидной. Радиограмма не дошла до Земли. Надо было подниматься еще выше, вылетать в межпланетное пространство.
Никто не допускал мысли, что на Земле, на радиостанции, никого нет. Это было невозможно, немыслимо...
Потрясенным людям секунды казались минутами.
И когда все окончательно уверились, что попытка не удалась, из репродуктора раздался отчетливый голос:
- Ваша радиограмма принята. Благодарим за то, что пошли на риск, чтобы успокоить нас. Советую немедленно вернуться на поверхность Венеры. Желаем полного успеха в работе и ее благополучного завершения. Семьи экипажа здоровы, у них все в порядке. Подтвердите получение нашей радиограммы и немедленно опускайтесь. Горячий привет. Сергей Камов.