— Так они отгораживаются от того, что есть здесь и сейчас. Рассказывают о том, что было когда-то там, — пояснила она. Потом спросила: — Ты здесь со всей семьей?
— С сестрами, — ответила я, взглядом указывая направо, где сидели Паулина, Марие и Роза. — А ты?
Оказалось, у нее есть дочери, сама она разведена. Счастлива, что хотя бы дочери благодаря отцовской крови живут в безопасности в Праге. Я вспомнила свою сестру Анну, которая сразу после свадьбы уехала в Америку; вспомнила и братьев, Зигмунда и Александра.
Она продолжала:
— Нас три сестры — Эли, Вали и я. Мы все здесь. У нас был и брат. Франц. — Потом мы замолчали. Я медленно хлебала суп из чечевицы. Она положила ложку в опустевшую миску и сказала: — Всегда ем быстро. Приходится. Я помогаю в бараках, где разместили детей из сиротских приютов Праги и Вены. Сейчас иду к ним. — Она поднялась. Положила руку мне на плечо. — Меня зовут Отла. Отла Кафка.
— Я — Адольфина, — в ответ назвала себя я.
Она стиснула мое плечо, улыбнулась, затем убрала руку, повернулась и вышла.
Вечером Отла опять была в столовой. Я не спеша жевала чечевицу. Отла спросила меня:
— Уже привыкла здесь?
Я не могла ей ответить. Сказала: для того, чтобы привыкнуть, нужно знать, что это такое — «здесь», а я не знала.
Отла объяснила:
— Это лагерь. До зимы здесь был городок, потом они выселили местных и привезли нас. Те, кто моложе шестидесяти, работают по двенадцать часов в сутки. Строят бараки для новой партии людей — их скоро привезут, — или трудятся на огородах, чтобы у нас была пища. После работы те, кто еще не падает от усталости, могут заниматься тем, чем занимались до того, как попали сюда. Здесь есть музыканты и художники, актеры и балерины, писатели и скульпторы. Днем они месят, таскают песок, прибивают доски или копают землю. А вечером репетируют концерты или балетные выступления. Или сочиняют музыку, рисуют, пишут… Тебе стоит сходить на какой-нибудь концерт или спектакль.
— Давно не была ни на концерте, ни на спектакле. — Я отломила кусок хлеба, положила его в рот и стала жевать.
— Здесь нужно иметь какое-то дело. Меня поселили в этом бараке, чтобы я присматривала за пожилыми женщинами на случай, если им вечером станет плохо, а днем помогаю с детьми. Еще с несколькими женщинами мы учим малышей читать, писать, а тем, кто постарше, преподаем основы математики, географии и истории. Вместе с детьми убираем бараки, готовим еду. Самое лучшее — это чем-нибудь здесь заняться.
На следующий день Отла привела меня к детям. Они были разделены на несколько групп, с каждой из которых занималась женщина — что-то им объясняла. Отла заметила, что, хотя я и пыталась вслушаться, их слова не достигали моего сознания.
— Давай выйдем, — предложила она мне.
Мы сели на одну из скамеек у соседнего барака.
— Здесь разместили женщин на последних неделях беременности. Они рожают, проводят здесь несколько дней и возвращаются к работе. В одном из бараков несколько женщин ухаживают за новорожденными.
Отла засунула руку в карман. Я подумала, что она достанет рисунок с женщиной, стоящей на краю бездны. В руке она держала две фотографии.
— Это мои дочери, а это — мои сестры, брат и я. — Отла провела пальцами по снимку. — Это все, что у меня осталось от прошлой жизни. — Она убрала снимки. — Мой брат уже так давно умер, что мне все сложнее вспомнить его лицо. — Она погладила карман платья. — Помню только один его рассказ «Горе холостяка». Может быть, я помню его не совсем точно, но иногда повторяю для самой себя. — Опустив взгляд на карман, она стала рассказывать: — До чего кажется скверно — остаться холостяком, в старости, с трудом сохраняя достоинство, просить, чтобы тебя приняли, если тебе захотелось провести вечер с людьми, болеть и неделями смотреть из угла своей постели на пустую комнату, всегда прощаться перед парадным, никогда не взбираться по лестнице рядом с женой, иметь в своей комнате лишь боковые двери, которые ведут в чужие жилища, приносить домой свой ужин в одной руке, любоваться чужими детьми и не сметь непрестанно повторять: «У меня нет их», уподобляться по внешности и повадкам одному или двум холостякам из воспоминаний молодости. Так оно и будет, только и в самом деле выступать в этой роли сегодня и потом будешь ты сам, с телом и головой, а значит, и со лбом, чтобы хлопать по нему ладонью[1]. — Потом она посмотрела на меня и добавила: — Будто в этих словах заключено все, что от него осталось. А где же все те мгновения, дни и годы, и все, что произошло за них? Будто его и не существовало…