Моршаков, стоя чуть позади Наташи, глянул на часы.
— Пора бы уж... А тебе, Наташа, следует идти в батальон.
— Батальон же в бою, — обернувшись, ответила она. Он молчал. А это означало, что надо выполнять его распоряжение.
— Геннадий, можно я побуду здесь? — попросила она и спохватилась, что в присутствии других назвала подполковника так, как называла, когда они были втроем: Геннадий, Виктор, она. — Товарищ подполковник, — спешно поправилась она, — прикажите дать мне бинокль. — И опять досада: просьба прозвучала упрямо и жестко. Чтобы сгладить это впечатление, Наташа добавила: — Пожалуйста, товарищ гвардии подполковник. Очень прошу вас.
Соловьев взглянул на Моршакова и передал Наташе свой бинокль. Она поднесла его к глазам и сразу увидела, как слева, из села, освобожденного накануне, один за другим на короткой дистанции выскочили, помчались к перекрестку пять танков. «Первый — это Виктор...»
— Эх, если еще хотя бы три коробки! — проговорил Заярный.
— Да-а, — вздохнул Моршаков и, помолчав, раздраженно приказал: — Пошли Игольникова вон туда — влево, в голову колонны. «Хочет отвести огонь от Виктора», — с благодарностью подумала Наташа.
«Тридцатьчетверки» неслись, стреляли с ходу. Казалось, им нет преград. Ров? Перемахнут. Укрепление? Пройдут через него. Вокруг рвались снаряды, а броневые машины мчались, летели, словно захваченные мощным вихрем. Дыбилась от разрывов земля, вздымалась тучей, а машины мчались, неуязвимые, легкие, стремительные.
Но разрывы не отставали, переносились за ними, возникали то впереди, то сзади — и все ближе к машинам.
— Недолет... перелет... перелет... — отмечала Наташа, замирая от страха, что снаряд может попасть в танк Виктора, и радуясь, что машина все мчится и мчится. Гитлеровцы разгадали нехитрый, но дерзкий маневр танкистов. Снаряды теперь рвались все ближе и ближе к головному танку, отсекая его от тех четырех и преграждая им дорогу вперед.
— Вилка! — стиснула зубы Наташа. — Ну же скорее, Виктор!
— Чего Игольников так тащится? — обеспокоился Моршаков. — Пусть газует на пятой передаче! Пусть бьет с ходу!
А немцы словно и не замечали этого одинокого танка. Они даже не открывали по нему огня.
— Эх, если еще хотя бы три коробки! — повторил Заярный.
Расстояние между танками и дорогой, запруженной вражескими автомашинами, бронетранспортерами, фургонами, быстро сокращалось. Еще несколько секунд, показавшихся Наташе очень долгими, — и первый танк врезался в колонну.
— Жив! Он жив, Геннадий! — прошептала Наташа и, опустив бинокль, заплакала. От счастья, от сознания, что самое ужасное миновало, что такое больше никогда не повторится.
— Дай-то бог, — устало и тихо произнес Моршаков.
— Я же говорила, что он... не может... вот так... не простясь... Я пойду... в батальон. Ладно?
Он пожал ее пальцы. Возвращая бинокль, Натанта еще раз с признательностью взглянула на Моршакова и увидела его вдруг изменившееся лицо: желваки резиновыми жгутами ходили под кожей на широких скулах, и даже под слоем загара было заметно, как медленно отливает от его щек кровь.
— «Чайка», «Чайка», я — «Море», я — «Море», — монотонно твердил в конце окопчика связист.
— Ну что там? — глядя на него через голову Наташи, выдавил Моршаков, сведя брови. — Сапожники, черт бы вас побрал!
— Минутку, одну минутку, товарищ подполковник. — Связист выскочил проверять линию.
— Что-то случилось, Геннадий? — Высохшими глазами Наташа смотрела на Моршакова, губы у нее спеклись, их было трудно разнять, чтобы переспросить, и она только смотрела на него. А он обходил ее взглядом, будто и не слышал вопроса, будто и не видел ее встревоженных глаз.
«Ах, вот оно что, — осенила Наташу внезапная догадка. — Я назвала его по имени, и на «ты», и ему неловко перед офицерами штаба. Он хочет поставить меня, сержанта, санинструктора, на свое место. Но я же ведь случайно. И разве можно сейчас, когда Виктор остался жив, кому-то на кого-то сердиться?..»
В сторону насыпи неслись машины с автоматчиками — неслись яростно, не разбирая дороги. Надрывно гудели моторы. Громыхали цени на колесах, летели комья грязной травы, дымилась водяная пыль.
Запыхавшийся связист, спрыгнув в окоп, радостно заорал:
— «Чайка», «Чайка», слышу вас! «Сокол»? Есть «Сокол»! — он протянул трубку Моршакову. — Говорите, товарищ подполковник. «Сокол»!
Наташа задержалась на минуту, чтобы услышать, как Моршаков будет докладывать командиру корпуса о взятии перекрестка дорог.
— Пока неизвестно, товарищ генерал... Да, послал... Есть. Уже выполнено... — подполковник отворачивался, старательно прикрывая собою аппарат, говорил так, будто его связывало чье-то нежелательное присутствие. — Не думаю, а видел... Извините, сейчас не могу, доложу позже...