— Арутюнян, ты пойми, муж погиб. А человек какой! Если бы ты знал, какой это был человек!
— Почему не знал? Я знал.
— Арутюнянчик, дорогой, ничегошеньки ты не знал.
— Ладно, ладно, пусть не знал, — согласился он, помогая ей взобраться в машину. — Спи. А водка — нехорошо, ай, нехорошо...
«И действительно, как нехорошо, как муторно, — подумала Наташа. — И как расслабляет жалость... эта водка. Нет, если жить, то жить ясно, быть твердой, не позволять жалеть себя. А это... это — муть...»
Глава вторая
Дни пошли необычные. Такие, какие бывают только с приходом пополнения. Началось комплектование танковых экипажей. По совету замполита майора Клюкина старые экипажи растрясли: решили в каждый вновь созданный включить хоть одного бывалого танкиста. А бывалые, спаянные огнем и кровью, гурьбой ходили за майором Клюкиным и упрашивали не разлучать.
Выслушивая бывалых, майор обычно занимался своими замполитовскими делами: смотрел, как ставят срубы, советовал штаб поместить у самого входа в батальон, а санчасть — поодаль, проверял, хорошо ли замаскированы танки, пришедшие накануне, и привезли ли солому для постелей. Перебрасывался с офицерами и солдатами короткими фразами: с тем — о доме, о детях, с этим — об участии в концерте самодеятельности. Поговорив, шел дальше, «старички» не отставали, продолжая выкладывать свои доводы, и замполит соглашался.
— Да, на войне дружба измеряется иными величинами. Один миг боя может свести людей на всю жизнь. А вы — горелые, стреляные, опытные...
— Вот именно! — радовались танкисты, что замполит понимает их.
— Вот именно, — повторял майор. — Именно это-то и ценно, дорогуши мои. Для молодых, — добавлял он. — Ну, а насчет того, чтобы вас в один экипаж, так я ведь тут ни при чем. Это комбат решает.
В серых его глазах прыгали смешинки. Он понимал, что к комбату капитану Елкину, человеку в батальоне новому, никто с такими просьбами не пойдет.
Заряжающему сержанту Марякину повезло. Его оставили в машине взводного лейтенанта Лимаренко. Члены экипажа, все, кроме командира, собрались в танке. Познакомились.
Черноглазый, смуглолицый, с выющимся черным чубом водитель, сидя на своем месте, вертелся, словно на шарнирах, трогал руками броню, рычаги, щурился, качал головой.
— Купавин Серафим. Попросту Сима, — представился он. — А сиденье — ничего, доброе...
— Черный ты какой, — удивился Марякин. — Как наш лейтенант. Ночью, что ли, родился?
— Ага, ночью, — кивнул старшина. — А тебя как звать-величать?.. Леха? Держи пять! А тебя, радист-пулеметчик?
— Абикен Галиев.
— Командир орудия Никита Вовк, — отрекомендовался четвертый.
Сима вытащил из-за спинки сиденья гитару, остервенело рванул струны.
— И-эх, чавела!
— Бывший матрос? — поинтересовался Марякин, увидев в расстегнутом вороте его гимнастерки тельняшку.
— Морская пехота.
— А по национальности ты кто же?
— Цыган.
— Я так и подумал.
— Ну и что дальше? — с вызовом спросил Сима.
— А то, симпатяги мои, — торжественно произнес Марякин, — что экипаж у нас интернациональный. Командир танка Лимаренко украинец. Я русский. Сима цыган. Пулеметчик сержант Галиев, видать, из татар, да?
— Да, — подтвердил Абикен, — моя татарин.
— Только вот башнер подвел — родня нашему лейтенанту, украинец.
— Не, не так, — возразил Никита Вовк. — Я коми.
— Коми? Ну! Это откуда же?
— Из Воркуты.
— Дорогой ты мой! Это с самого что ни на есть Севера? А я ведь мечтал до войны в тех краях побывать. Да вот не доехал. Жил, понимаешь, в Минске, работал. А в газетах про Урал, про Сибирь, про Дальний Восток писали. И уж так мне захотелось увидеть те места, что никакого терпежу не стало. Во сне бредил даже. Мать видит, такое дело, продала кое-что из тряпья, снарядила меня в дорогу. Ну, добрался я до Урала. Да только разве можно оттуда дальше ехать? Красотища! Строительство! Остался, конечно. А тут — война. Да... — Лешка задумался, вздохнул тяжело. — Не думал я, что прощался тогда с матерью и с сестренкой навсегда...
— Немцы? — осторожно спросил Никита Вовк.
— Они самые, — хмуро отозвался Марякин. — Ну, ладно, симпатяги. С танком ознакомились. Между собою побеседовали. Теперь мы с вами друзья-товарищи. Судьба наша одной веревочкой связана. Если кто в бою сподличает или просто заробеет и про свое дело хоть на одну короткую секунду забудет — каюк всем. Значит, каждый в ответе за всех, а все за каждого. К чему я это говорю? А к тому, чтобы машину от катка до прицела назубок знать. Были мы — вот, — растопырил он пальцы рук, — а теперь — вот! — И сжал кулак. — Ну, пошли! Сейчас на строительство распределять будут...