Не все в батальоне так просты и общительны, как Марякин. Лучший друг Лешки Федя Братухин с людьми сходился трудно и не скоро. Ему тоже, как он считал, повезло: в танке у ротного Ежикова, где Федя был водителем, оказалось всего два новичка: заряжающий сержант Михаил Рожков, невысокий, белоголовый, с наивными, широко раскрытыми глазами, и командир орудия — медлительный, флегматичный старший сержант Митя Никифоров.
— Это место командира, да? — спрашивал Рожков. И, не ожидая ответа, задавал новый вопрос: — А там — радиста? А если стрелять — нажимать вот здесь?
Никифоров, наоборот, все время молчал.
Братухин вздыхал, давая понять, что новички ему не по душе.
— Каковы субчики, а? — говорил он Ивану Ивановичу. — Надо же, чтобы два таких фрукта к нам в экипаж попали!
— Пообвыкнут, — утешил его Иван Иванович.
— Жди, когда они пообвыкнут. Со мной, водителем, воедино требуется работать. Чтоб в бою я чувствовал башнера, а башнер меня. Чтобы без слов понимать друг друга.
— Ишь как тебе некогда, — засмеялся Иван Иванович. — Первый раз за рычаги сел, тоже небось глазищами-то хлопал.
— А если завтра в бой? Интересно, что ли, жизнь свою ни за понюшку табаку отдавать? Не-е, на такое я не согласный. Мне чтоб тыщу фашистов раздавить или даже больше — тут я соглашусь и погибнуть. Вот такая у меня линия.
— Ну и прививай им свою линию.
— Как же я, к примеру, Рожкову свою линию прививать буду? Он и со снарядами-то не управится, такой хлипенький, жиденький...
— Жиденький... Так ведь и хлеб в печь тестом сажают. Тебе бы вон того верткого да глазастого цыгана.
— Ха! Да я б того цыгана вместе с гитарой — да за милую душу. Огонь! Песни поет, пляшет. Ноздри, как мехи кузнечные ходят, злой, значит. Спесь чуется — так это до первого боя, там все слетит, одно нутро настоящее останется.
— А я тебе про что толкую?
— Опять назад пятками ходишь, черт хитрый? — разъярился Братухин. — Ну и будь здоров! Тебе тоже с ними в одном танке жариться.
Пополнение приходило не впервые, и всегда танкисты первого состава принимали его трудно, не сразу. Им было не по себе оттого, что незнакомые люди, еще не ходившие в атаки, не обстрелянные, не нюхавшие копченой брони, не знающие погибших и раненых, ведут себя, как хозяева: громко разговаривают, смеются, лезут в танки и даже покрикивают, требуя что-нибудь подать. Поэтому «старички» заводить дружбу с вновь пришедшими не спешили. Приглядывались, ревниво следили за их отношением к танку, желая вначале удостовериться — можно ли положиться: на новенького, как на самого себя?
Капитана Елкина эта тщательно оберегаемая «старичками» грань между ними и пополнением беспокоила.
— Ну что тут придумать? — без конца спрашивал он замполита.
— Ерунда, — успокаивал его майор. — Вот назначили их целыми экипажами на работу, они перезнакомятся, через неделю водой не разольешь. Да и мы не пустое место, поможем им стать друзьями.
Но сам он беспокоился не меньше комбата и потому все время тратил на беседы с людьми. В течение дня его видели по нескольку раз и у танков, и на месте будущих землянок, и в лесу. Кажется, только что замполит проводил с группой бойцов политинформацию, а вот он уже у плотников.
— Землянки строим — неужели зимовать будем, товарищ майор? — спрашивают они, обступив его.
— Думаю, прихватим и зиму, — отвечает он. — А вообще-то, друзья, большое формирование — перед большим наступлением.
Объявляя перекур, майор садится на сруб.
— Строить землянки — это важно и нужно, — продолжает он. — Но главное, дорогуши мои, учеба. От нее зависит успех наших боев, и в большой степени — намотайте это на ус! — жизнь каждого из вас.
И он рассказывает какой-нибудь боевой эпизод. Рядом сидит тот, о ком идет речь, — Братухин, Марякин, Иван Иванович, и новички смотрят на него, как на героя, и потом на занятиях и после стараются во всем подражать ему, быть к нему поближе, ненароком о чем-то спрашивают и слушают, как слушают героя, — с восхищением.
А замполит в это время уже беседует с водителями:
— Учеба учебой, — говорит он им, — но и землянки должны быть сработаны добротно, чтобы мы не мерзли, чтобы всегда было у нас хорошее настроение.
В санчасть тоже были назначены новые люди: фельдшер Корин и два санитара — рядовые Титов и Белов. Титов, пришедший из госпиталя, Наташе не понравился. Разговаривая, всегда смотрит в сторону. «Как нашкодивший щенок», — подумала она. А вот к аккуратному и хозяйственному Евдокиму Кондратьевичу Белову она привыкла и полюбила его.