Работы в санчасти во время формирования почти никакой. В первый же вечер Евдоким Кондратьевич попросил у Наташи ножницы.
— Пойду солдатушек постригу.
— А вы умеете?
— Не то чтобы умею. Приходилось. В деревнях ведь парикмахеров нету.
На другой день взял пару перевязочных пакетов.
— Нету подворотничков, говорят, так я им бинты дам, пусть ряда в четыре свернут и подошьют.
Он помогал писарю клеить пакеты, дневальному — подметать дорожки, повару — готовить обеды. Когда танкисты выстраивались у кухни, Евдоким Кондратьевич являлся проверить, чисто ли они вымыли руки, и делал это серьезно и строго, так что никто не смел перечить. А однажды, услышав слова замполита о том, что надо скорее кончать строительство, иначе не хватит времени на боевую подготовку, растолкал похрапывающего в кустах Титова.
— Пошли-ка, добрый молодец, котлованы рыть.
— Неужто фельдшер приказал? — позевывая, удивился тот.
— И повыше начальство есть, — ответил Евдоким Кондратьевич уклончиво.
Глава третья
Лес с поваленными могучими соснами, с ямами из-под вывороченных пней, на которых еще не высохла земля, словно застыл. Только подлесок, казалось, настороженно прислушивается к звонкому дзиканью пил, сочному тюканью топоров, к веселой людской разноголосице. Время от времени то в одном, то в другом месте эти звуки заглушает треск падающего дерева.
— Не бойся, не бойся, — ласково говорит ему Братухин. — Тебя мы не тронем. А лес... Ты пойми: ведь нам тут жить. И может, в самые холода...
Рожкова удивляет братухинский разговор с деревьями, но он молчит. Замполит такое про Федю рассказывал, что теперь все новички завидуют сержанту: с водителем Братухиным в бою не пропадешь.
На плече у Братухина пила. Выбрав сосну с ровным, чистым стволом, Братухин, позванивая орденами и медалями, учит Рожкова:
— Свободно, свободно тяни, не дергай, не зажимай пилу.
Рожков старается, однако тянет пилу неумело, рывками.
— Пусти-ка, — не выдержала Наташа.
— Будто вы умеете, — усмехнулся Рожков.
— Попробую. — Подложив под колено пилотку, она взялась за ручку, повела. Пила завжикала ровно, певуче. И было приятно чувствовать ее, покорно идущую на полный размах руки, и взмокшую на лопатках гимнастерку, и жар, подступивший к лицу.
Сосна треснула, цепляясь сучьями за ближние деревья, накренилась, пошла. Братухин вскочил на рухнувший ствол.
— Отдых! Поработали до поту, поедим теперь в охоту! — Картинно подбоченясь, он спросил игриво: — А что, други, хороший я парняга?
— Местами, — засмеялся Рожков.
— Ах ты такой-сякой! — грозно закричал Братухин. — В батальоне без году неделя, а туда же! Вот я посмотрю, какой ты в бою способный. — Он прыгнул на Рожкова, весело подмял его под себя. Тот — юркий, ловкий — вывернулся, сел на Братухина верхом. Но стоило только Феде повернуться, как Рожков завалился на спину. Они возились долго, и Братухину доставляло удовольствие, что Рожков сопротивляется изо всех сил, изворачивается, нападает, не уходя от схватки.
— Ну, ладно, перекур, — измучив Рожкова, наконец провозгласил он. — Вообще-то видать, что ты не вякала и не лентяй.
Они сели рядышком, закурили.
— Ты откуда, сержант? — спросила Наташа, опускаясь на траву.
— Из Кирова.
— Из Вятки, — поправил его Братухин. — Там у них говорят: «Мы — вяцки, робята хвацки, семеры одного не боимси».
— Э, нашел кого дразнить! — воскликнул Рожков и, поддразнивая, запел: — Милый, чо, милый, чо? Милый, сердишься на чо?
Видно, подружились уже Рожков с Братухиным, и крепко, если Федя позволял вышучивать свой сибирский говор.
— Вы знаете, когда я последний раз пилила? — вспомнила вдруг Наташа. — Двадцать второго июня сорок первого года. Дрова на зиму заготовляли... Земляника уже поспевала. Мы с дедушкой свалим одно дерево, земляники поедим... Так было хорошо в тот день, солнечно, тихо. Нарвали цветов. С горы спускаемся, а деревня кишмя кишит. «Война приключилась, — сказал дед. — Нонче облака высоко-высоко в небе плыли. И все с западу, с западу». Посмеялась я тогда над его пророчеством. Но первый мальчишка, которого мы встретили, крикнул: «Война с Германией!»
— Он что, мудрый, ваш дед, да? — спросил Рожков.
— Наверное, — улыбнулась Наташа. — Я ему каждый день читала газеты. Но сама не умела увидеть, связать все, о чем там говорилось вчера, неделю назад, месяц, год. А он умел. Он как-то умудрялся помнить обо всем. О том, что гитлеровцы сжигали на площадях книги и преследовали коммунистов, что они оккупировали Чехословакию, Францию и другие страны. Я считала: это далеко — за морями, океанами, в другом мире. У них. А дед уже тогда видел во всем этом угрозу нашей жизни, нашей стране. Значит, мудрый...