— Конечно, лучше послать один орден, — помолчав, задумчиво произнес Клюкин. — Орден обязывает. Держаться тверже обязывает... Давай-ка организуем все это.
Елкин тут же вырезал из картона коробку. Сняв фуражку, размотал нитку на вдетой в подкладку иголке. «Хозяйственный», — отметила Наташа.
— Тебе неудобно в палатке со всеми, — глуховатым голосом говорил ей комбат. — Я, конечно, не настаиваю, но прошу: останься в машине, пока построим землянку для санчасти. Я же все равно с замполитом в палатке живу.
Наташе припомнился ночной разговор Братухина и Марякина. «Им трудно. Может, уйти? Да, конечно, лучше уйти...» — решила она. Но ответила совсем другое:
— Ребята обещали отгородить мне угол. И вы не беспокойтесь, они хорошие.
Клюкин протянул ей обклеенную коробку.
— Готово. Пиши адрес.
Наташа вывела чернилами: «Комсомольск-на-Амуре...» Дышать стало трудно: «Полина Трофимовна, Анка, сестра Виктора, увидят мой почерк, обрадуются, а тут...»
Внезапно резкая команда «Батальон, смирно!» и четкий рапорт Пастухова отвлекли Наташу от этих мыслей.
— Вольно, вольно, — пробасил Моршаков. — Устраиваетесь неплохо, а? — спросил он, входя в палатку вместе с Заярным. — И печки, вижу, из бочек мастерите. А для других батальонов не сделаете? — Он взял коробок, задумчиво повертел. Слова «Комсомольск-на-Амуре» будто обожгли.
Заярный тоже прочел адрес. Незаметно взглянув на Наташу, отметил, что лицо у нее зеленое, нос заострился. Но стоит она по стойке «смирно», подтянутая, собранная. Строго сведены брови, сжаты губы. «А эта Крамова, кажется, не из хлипких», — с уважением подумал он.
— Товарищ подполковник, разрешите обратиться к комбату? — спросила Наташа. — Разрешите идти с обеда пробу снимать?
— Иди, Наташа, иди, — ответил Елкин.
Глава четвертая
Пробу уже снимал фельдшер, неловкий, стеснительный лейтенант Корин. Врубив топоры в пни, прислонив к деревьям пилы, танкисты умывались, поливая друг другу из котелков.
— Заправь гимнастерку, — поучал кого-то Антон Кислов. — А вы отойдите подальше, не разводите мне тут грязюку!
Антона любили. Частенько, случалось, батальон еще дрался за населенный пункт, а «студебеккер» с погромыхивающей на прицепе кухней уже разворачивался под прикрытием домов на окраине. И, если бой затягивался, Кислов сердился, ворчал, что суп перепреет, а консервированное мясо станет похожим на вываренные веревки.
Шофер Колесников со своим «студебеккером» охотно отдавал себя в распоряжение Кислова, хотя при этом постоянно поругивался:
— Убьют, ей-бо, убьют! Накроют миной или снарядом и — ни машины, ни супа, ни нас с тобой.
— Разговорчики, товарищ гвардии рядовой, — обрывал его Антон. — Погибнуть на войне солдату — дело нехитрое. А вот накормить — это дело посурьезнее. И чтоб все сытно было, поскольку солдату приходится есть не вовремя. И чтоб повар был настоящий, аппетит не портил. А шофер, который со своей техникой к кухне приставленный, должен помочь доставить ту пищу. Ты, товарищ гвардии рядовой, думаешь, я не робею, когда мы с тобой в такое пекло лезем? Еще как робею! Но ведь я присягу принимал, она у меня в книжке лежит, а на ей моя подпись личная. И опять же устав обязывает: надо — и конец!
Когда, разгоряченные боем, танкисты располагались с котелками вокруг кухни и, забыв про еду, вспоминали, кто как газанул и куда долбанул «тигра», Антон обрывал их:
— Мы, мы... А того не понимают, что это я дал фрицам прикурить. Да ежели бы я вас день не кормил, да другой, да третий, так вы б не то что воевать, вы б и ног не смогли таскать. — И тут же прикрикивал: — Ешьте! Остынет!
К вернувшейся из госпиталя Наташе Антон стал относиться особенно внимательно: лучший кусок мяса, суп пожирнее, сахару побольше, лишнюю ложку масла в кашу. Он сразу понял, что потеряла она не только мужа, но и ребенка.
Обедали сидя на поваленных деревьях. Налив супу в тарелку, Кислов осторожно слез с подножки кухни, поднес Наташе.
— Что ты, Антон, я сама...
— Вы, гвардии сержант Наталья Павловна, не возражайте. Тут я главный командир. Как надо, так и делаю.
— Ну, спасибо.
— Не за что. Это я по должности.
— А тарелочку тоже по должности? — подзуживал Братухин.
— Из котелка только мужику прилично. А Наталья Павловна у нас одна. Имеет право и из тарелки откушать.
— Эх ты, голова два уха, — не отставал Братухин. — «Откушать, прилично»... Чего же ты не догадался дать ей ложку? Ложку-то ведь она, как и мы, за голенищем таскает.
— Дать вам ложечку? — с готовностью повернулся Антон к Наташе.
— Он шутит. Я свою ложку в санитарной сумке ношу.