— У, черт... — буркнул Антон. — Вот в другой раз налью тебе за вранье одной жижи.
— Ну-ну, шуток не понимаешь, — сразу посерьезнел Братухин, считавший, что работать надо до пота, а есть досыта.
— Кто это тут шуток не понимает? — Перед Антоном, словно из-под земли, возникла Дуся Шумовая, машинистка штаба бригады. — Натка, баня приехала, — бросила она Наташе. — Третий батальон уже кончает мыться, потом придет второй, надо успеть проскочить в перерыв. — И ласково улыбнулась Антону: — Ах, какой симпампуля!
— Вы бы, товарищ ефрейтор, дали человеку спокойно пообедать, — заметил Антон. — Наталья Павловна еще второе не кушала. И третье для нее есть. Ежевика с сахаром.
— Ох, ежевика! — удивилась Дуся. — Да кто же это у вас собирает ежевику? Уж не ты ли, круглышка? — Засмеявшись, она ткнула Антона в мягкое жирное плечо.
— А какая разница кто? — сухо проговорил он.
— Пойдем, пойдем, — потянула ее Наташа.
Баню ждали. О бане мечтали. И вот огромная палатка с целлулоидными окнами, с трубой, из которой валит жиденький дымок, стоит на берегу, соединенная с речкой широким гофрированным шлангом.
В бане мылся последний, запоздалый солдат третьего батальона. Дуся торопила его, грозилась войти, топала ногами, делая вид, что уже входит. Солдат едва успел натянуть кальсоны, как она влетела в брезентовый предбанник, сбросила сапоги и гимнастерку, хохоча стала шлепать солдата ладошкой по спине.
— Ну чего ждешь? — кричала она Наташе. — Входи!
Мылись под душем, стоя прямо на размытой траве. Доски, положенные на землю, хлюпали, катились, ускользая из-под ног. Тугие струйки воды поднимали брызги, и ноги до самых колен были в грязи. В ней, теплой, жидкой, неприятно было стоять. Вода шла то горячая, то холодная. Дуся прыгала, визжала:
— Эй, банно-прачечники, вы же нас, как сосиски, сварите!
— Совсем ошалели! С Ледовитого океана, что ли, воду качаете?
И все-таки было здорово — мыться под душем в настоящей, с густым паром бане!
Потом они в речке постирали свои портянки и гимнастерки. Развесив их на кустарник, разморенные ощущением невесомости и чистоты, легли на траву. Дуся без умолку щебетала — о погоде, о бане, о своем майоре, о том, что из дому вторую неделю нет писем.
— Слушай, Наташка, ты его очень любила? — вдруг спросила она. — Знаешь, мой Соловей меня любит как сумасшедший. Даже плачет, если я с ним не разговариваю. А мне хоть бы что. Трын-трава.
— А как же?..
— А вот так же. Один влюбился, противный такой, напился, решил меня убить и застрелиться. Без тебя, говорит, мне не жить, но и ты без меня не живи. А мне очень надо помирать из-за него! Этими влюбленными психами хоть пруд пруди. Но и отбиваться сил нету. Да и не умею я отбиваться от мужиков. Ну, вот и решила: пусть будет у меня и защита и нападение. Соловьев хороший, конечно. Только тряпка он. Когда война кончится, я жить с ним не буду. Честное слово.
Дуся пышногрудая, пышноволосая. В карих, влажно блестящих глазах прыгают озорные чертенята, в уголках капризно очерченных губ горделивая усмешка: что, мол, недурна я?.. Дуся умела и пококетничать. Может, поэтому каждый в штабе считал, что она влюблена именно в него, потому что так на него смотрела и так ему улыбалась!
— Зачем же ты ему голову тогда морочишь? — возмутилась Наташа.
— А кому еще морочить-то? Начхим — парень по всем статьям, но изо рта табачищем разит. Заярный трубку курит, как старик, а шейка у него то-оненькая. У военврача Иринеева губы рыхлые и мокрые. А у начфина потные руки.
— Дуська, да ты...
— А что? Думаешь, это приятно — мокрые губы? Ты небось и не целовалась в жизни ни с кем, кроме своего Румянцева?
— Ой, Дуська, ты... просто ты...
— Я просто веселая, — подсказала Дуся, — а не классная дама.
Вытащив из кармана юбки круглое зеркальце и глядясь в него, она запела:
— Карамболина, карамболетто, та-ля-ля-ля-ля... Вот это, я понимаю, — любовь! «Я все отдам, чтоб только ты была моя!»
Из-за леса как-то очень неожиданно вынырнули самолеты.
— Наши самолеты в небе синем, — пропела Дуся.
Наташа глядела в их сторону тревожно. Ей казалось, что самолеты немецкие. Но тогда, как они могли очутиться здесь?.. Вдруг от первого отделилась бомба, другая, они посыпались с противным воем. Одна рванулась неподалеку, ухнула. Обхватив голову руками, Наташа ткнулась лицом в землю. Дуся прижалась горячей грудью к ее спине.
Отбомбившись, самолеты улетели, а Дуся все лежала, примолкшая, тихая.
Испуганная Наташа высвободилась осторожно, несмело повернула голову. По белой с круглым вырезом Дусиной рубашке расплывалось ярко-красное пятно. Бил в глаза солнечный лучик, отраженный выпавшим из Дусиных рук зеркальцем...