— Товарищ гвардии капитан, разрешите доложить? Прибыл к вам в батальон для прохождения дальнейшей службы, — отчеканил он, встав по стойке «смирно».
— Ну, чего же теперь делать с тобой? — развел руками комбат. — Ладно уж, оставайся. Как, замполит, оставим его?
Юрка метнулся к Клюкину.
— Товарищ гвардии майор, у меня бронетранспортер в полном боевом порядке, хоть и трофейный. Я его по дороге прихватил, если что...
— Хвалю, хвалю... Эх, Юрка, дорогой мой человек. Вот освободим Прагу, учиться тебя пошлем. Кем ты хочешь быть? — спросил Клюкин.
— Офицером, товарищ майор.
— Ну и отлично. В суворовское, в Москву отправим тебя. По воскресеньям в гости ко мне будешь приходить.
— Ну да? — загорелся Юрка.
— А что? Точно. Обещаю. Комбат, надеюсь, тоже поддержит насчет суворовского...
— Здравствуй, Юрка, — вмешавшись в разговор, с упреком произнесла Наташа. — Ты про меня совсем забыл, да?
— Что — здорово я придумал? Теперь ты меня не прогонишь из батальона!
Наташа притянула его к себе, усадила рядом, сняла с него пилотку, пригладила волосы.
— Не надо. Смотрят ведь. Ты лучше глянь, что я тебе привез. Только закрой глаза! — Вытащив из нагрудного кармана большие мужские часы, он положил их на Наташину ладонь. — Это очень хорошие часы. Циферблат черный, а стрелки зеленые. Видишь? Они в темноте светятся. Я думаю, тебе как раз такие нужны, чтобы ночью время узнавать.
— Откуда они у тебя?
— Дядя Андрей велел тебе подарить.
Наташе было приятно, что Заярный помнит ее, но было почему-то и неловко, что она разрешает ему заботиться о себе.
Капитан Садовский, сев рядом, протянул Наташе веточку с зеленым резным листом.
— Разотрите пальцами. Как пахнет! Весна! И в Одессе весна. Каштаны уж, наверное, отцветают. Вы, Наташа, не хотите поехать жить в Одессу?
— Нет, капитан.
— Жаль, — вздохнул он. — В Одессе море. Огромное, ласковое. И очень-очень синее. А иногда серое. Бывает даже черное...
— А у нас в Сибири Байкал. Озеро. Огромное. Суровое. И пустынное. А вода в нем стального цвета...
— Родина. Понимаю.
Глава пятая
В Прагу вступили рано утром. Танки, скрежеща по камням, остановились на широкой безлюдной улице. Блестела, отражая яркое солнце, булыжная мостовая. Справа и слева, тесно прижавшись, тянулась шеренга домов. Крыши ступенями бегут то вверх, то вниз, то снова вверх. Омытая ночным дождем красная черепица их ярка и свежа. Голубое небо прочерчено тонкими черными шпилями, высокими башнями, башенками.
Не успели экипажи осмотреться, как сквозная улица эта заполнилась людьми. И вот она уже — одна сплошная толпа: восторженные лица, сияющие глаза, радостно орущие рты. И руки. Они мечутся над головами, машут, влекут, приветствуют, подымают над толпой детей, бросают на танки цветы — охапки, букеты, букетики...
Танков уже не видно. Они словно горы из цветов.
А над улицей, над ее красными черепичными крышами, улетая к дальним и ближним башням, несется тугой слитный рев многотысячной людской массы:
— На здар, на здар, на здар!
— На здар! Ру-де Ар-ма-да!
Солнце просвечивает свисающие из окон красно-бело-синие флаги, полотнища, ленты. Флаги, советские и чехословацкие, в каждом окне, и потому домов почти не видно. Только флаги, флаги, флаги...
Внизу, на асфальте улиц, все шумит, плещется, бурлит восторженная человеческая суета, и руки сцепляются с руками, обхватывают плечи, и цветные платья, блузы, кофты, клетчатые костюмы льнут к выгоревшим, поседевшим от пота защитным гимнастеркам, и полные радостных слез смотрят глаза в глаза. И трудно, невозможно поверить, что здесь, в этом ярком ликующем городе, может вспыхнуть бой, и кто-то, тяжко раненный, упав на асфальт или булыжник пражской мостовой, в последний раз увидит над собой цветущие каштаны да купы белых облаков в весеннем небе.
Да, конечно, обидно умирать от ран в этом праздничном городе. Обидно умирать в первый день мира, когда вся земля ликует, узнав об окончании трудной и долгой войны.
Но там, в сплетениях улиц и кривых переулков, слышатся взрывы, мостовая содрогается под ногами. Надо спешить на помощь бойцам пражских баррикад.
Последний бой... В ушах Братухина звучит тревожный, пойманный в эфире еще там, под Берлином, голос:
— Внимание, говорит Прага! Слушай нас, Москва! Слушайте, воины Советской Армии! Прага восстала. На улицах, на баррикадах мы ведем тяжелые бои с фашистскими танками. У нас мало оружия, на исходе боеприпасы. Немцы разрушают город, гусеницами танков давят мирных жителей. Мы сражаемся из последних сил. Русские братья, помогите Праге!
...«Тридцатьчетверки» несутся как ураган. Батальон с ходу поджег четыре немецких танка и, не останавливаясь, растекся по извилистым бугристым улочкам и переулкам, вылетел к реке.