«Такие красивые», — думаю я, глядя на своих детей.
Юра — широкие плечи, волевой подбородок, прическа волосок к волоску. Такой чопорный, аккуратный, собранный — вот в нем с ходу распознаешь военного. Не то что отец: даром что майор, а колени у брюк вечно пузырятся, щетина трехдневная…
Юля — такая, какой я не смогла стать: то ли смелости не хватило, то ли таланта. Она — тренер в фитнес-клубе. В свое время похудела на двадцать два килограмма. Это моя вина, что в подростковом возрасте я ее запустила, и она постепенно располнела до восьмидесяти килограммов. За несколько лет она преобразилась. Сама себя сделала.
Иришка — что Иришка? Выбор сына. Маленькая, тощенькая. Миловидная, но из тех, что не запоминаются, сколько ни смотри. Первое время после знакомства я чуть ли не каждую вторую в автобусе или магазине за Иришку принимала.
Но есть то, что меня в ней восхищает. Я никогда не видела, чтобы матери были настолько настроены на своего ребенка, поистине влюблены в него, но любовью зрячей и, можно даже сказать, осмысленной, хотя я уверена, что не было тут никакой мысли, было лишь доброе сердце.
Анечка тоже не спала этой ночью. Она сняла с лысой головки черный гипюровый бант и с увлечением жевала его под всеобщее умиление.
— Я хочу сказать тост! — произнесла вдруг Юля.
Мы с мужем и сыном невольно напряглись — никогда у нас в семье не говорили тостов, не поздравляли друг друга, а подарки дарили молча и неуклюже. Застольные разговоры — все больше перепалки или в лучшем случае вялые перешептывания о малозначащих дальних родственниках, а тут — тост.
А Иришка чуть ли в ладоши не захлопала:
— О, Юлька, тост, тост, давай! Это круто!
Юля встала, поправила платье и прическу.
— Я так счастлива сегодня быть здесь. Я так люблю возвращаться сюда, в родительский дом.
Костя хлопнул меня по плечу:
— Какую все-таки мы хорошую девочку воспитали! Благодарную! Не то что…
И — взгляд на Юру: они с отцом не могли поделить купленную в кредит машину.
— Я люблю возвращаться сюда, чтобы понять в очередной раз: как хорошо, что я здесь больше не живу, — продолжала Юля. — Что я не исполняю функции твоей, папа, дочери, твоей, Юра, сестры, твоей, бабушка, внучки. Мама, я люблю тебя, но я так рада, что не надо видеть тебя ежедневно. Да, я очень рада, что у нас с вами нет семейных чатиков в WhatsApp, что мы не постим в соцсетях общие фотки, что мы вообще вместе не фотографируемся. Я очень рада, что у меня, по сути, нет семьи. Потому что, когда она была, мне все время хотелось сдохнуть. И дело, папа, не в твоем пьянстве: у многих моих подружек отцы — алкоголики похлеще тебя. И не в твоем, мама, безволии: ты вечно казалась слишком уставшей, чтобы по-настоящему быть с нами, хоть и не работала. Ты была погружена в жизнь отца и собственные горести… Ну как, Юра, ты уже наложил в штаны? Знаешь, что я скажу следом?
— Я не понимаю, ты пьяная, что ли?! — заорал Юра.
Мы все молчали. Я подумала: хорошо, сейчас Юля вспомнит очередную детскую обиду. Недавно она начала общаться с каким-то психологом, и с тех пор у нее всегда есть в чем упрекнуть отца, брата и меня.
Заплакала Анечка, Иришка сунула ей грудь.
Юля напомнила мне каменную статую.
— Нет, я трезва. Именно сегодня трезва. А несколько лет действительно прошли будто в пьяном забытьи. После того как ты, Юра, меня изнасиловал. Мне было тринадцать лет. Летом, у бабушки. Да-да, бабушка, в той пристройке, в которой у Юры появилась наконец своя комната, о которой он так мечтал… Что ты головой мотаешь, ба?.. Не веришь? Ты же помнишь простынь в крови? Помнишь?
— Какую простынь? — зашамкала вставными челюстями Анна Ивановна. — Я вообще не понимаю, что ты говоришь-то такое?..
— Ты трясла передо мной кровавой простынкой, которую я плохо застирала! И мне пришлось сказать, что это месячные… Не помнишь, нет?
— Помню, — тихо и как-то мрачно согласилась свекровь.
И она так это сказала, что я поняла: Юля говорит правду.
Я подошла к дочери и, взяв за плечи, попыталась увести из-за стола, но она почти что ударила меня, но не сдвинулась с места. Осталась той же статуей. Я же осознала вдруг, что совершаю тысячу мелких движений. Мыслей в голове не было ни одной.
— Почему же ты молчала? Столько лет, и молчать? — спросил Костя, закурив в форточку.
— Потому что это все чушь, это все неправда, она врет! Да она больная вообще! — снова заорал Юра, до смерти перепугав дочку и жену. — Собирайся, Ириш! Ни минуты я не проведу за одним столом с этой тварью. Все детство, всю юность мне отравила своими выкидонами, и теперь вот это…