— Как там дела у Геннадия?
Я разуваюсь, нагнувшись, поэтому не вижу Костю, когда до меня доносится этот вопрос. Но ясно же, что пьян.
— Гена умер в двухтысячном, — сухо отвечаю я.
— Ха-ха. Давай заливай. С Беллой-то у него как? Она дождалась его из армии?
— Все, допился, — шепчу я так, чтобы он не услышал. — Надо звонить Исхакову. Алкогольный психоз или что это?
Исхаков — его друг, военный врач. Специализация — психиатрия. Они служили когда-то в одной части, а на пенсии осели тут, в городе, где не счесть церквей (конечно, это я попросила Костю купить квартиру именно здесь).
Пили они с Исхаковым, разумеется, тоже частенько вместе. Однажды прямо при нем у Кости началась белая горячка: он начал срывать с рук невидимую паутину.
— Я не пил.
Подошла к нему вплотную, поймала воздух: действительно, не пил.
— Неля, ты знаешь, сегодня такое настроение хорошее! Хоть в книгах про меня и пишут неправду… — продолжал Костя.
— Я не понимаю. Ты надо мной смеешься?
— Ну, вот возьми «Книгу молодой хозяйки»…
Мне становится страшно. Вместо «Книги молодой хозяйки» я хватаю телефон и звоню Исхакову.
Меня нет в социальных сетях (поэтому о жизни своих детей я знаю лишь то, что они мне считают нужным рассказать). Не могу сдавать свою жизнь в архив, постоянно публикуя фотографии. Фотографироваться я вовсе никогда не любила, рассматривать снимки — тоже.
Всегда раздражалась, когда ранним еще подростком Юлька доставала старые альбомы и начинала причмокивать над моими начесами и Костиными застольными гримасами — ох уж мне эта душа компании. Однажды я даже сложила все альбомы в старый чемодан и отнесла в подвал. Через какое-то время Юля не нашла их в привычной секции «стенки». Я пожала плечами — мол, фотографии в подвале, только не знаю, как они там: его ведь недавно подтопило.
Почти все снимки загубило. Юля на меня обиделась. А я испытала облегчение — что на них, в сущности, кроме боли, замазанных синяков и спрятанных под улыбкой обид?..
Например, есть фотография, на которой я полулежу в гамаке, улыбаясь и поправляя свежую короткую стрижку. А в моем крестце в этот момент словно поселился больной зуб — ноет, ноет, ноет…
Муж с силой оттолкнул меня, и я упала. Я в тот день попыталась убедить его, что женщина со стрижкой «под мальчика» — это не позор, даже несмотря на то, что живем мы в патриархальном военном гарнизоне. В результате повредила копчик — потом выяснилось, что он искривился, как выразился врач, «буквально серпантином». Родить самостоятельно второго ребенка, Юльку, я не смогла — мне делали кесарево.
— Ты посмотри на жену Иткина! — орал муж. — Волосы до поясницы, челочка — все как надо. А теперь посмотри на себя. Теперь опять вспомни жену Иткина. А теперь смотри на себя. Чувствуешь разницу?!
Я отрастила волосы и больше их никогда не обрезала. Потом, кажется, и могла бы — когда он начал почти в открытую мне изменять и ослабил хватку, — но я уже привыкла к себе той, что нравилась ему, и меняться, кажется, не хотела.
Как хорошо, что затопило подвал.
Не помню, чтобы мне хоть кто-то из офицерских жен говорил, что надо уйти. И сомневаюсь, что кто-то из них бы ушел на моем месте.
Когда в каждом новом гарнизоне становилось известно, что муж меня бьет, я начинала оправдываться:
— Он не всегда таким был.
Но это ложь — сладкая и тягучая, очень привлекательная. Сейчас понимаю — это уже постфактум я наделяла Костю чертами, которых в нем и близко не было. Мол, мужественный, ответственный.
А ведь на самом деле все и начиналось-то очень плохо.
…Зачем библиотеке работать до восьми вечера? Ну зачем? Особенно полярной ночью. По правде говоря, я думаю, библиотека тут вовсе не нужна. Офицеры и солдаты не приходят добровольно за книгами — да и когда их директивно пригоняют на мероприятия типа поэтических чтений, едва сдерживаются, чтобы не материться во весь голос.
Страшно после восьми вечера идти домой, когда слышишь за спиной шаги. Я знала, что однажды они меня настигнут…
Раньше библиографом здесь была некто Оля, тоже распределенная сюда провинциалка, отучившаяся в Ленинграде. Выдержала она три месяца.
— Они ее пригласили в часть, — рассказала мне гардеробщица Римма Федоровна. — Ну и… Сама понимаешь. Против ее воли. Уехала она, сбежала. Говорила, подаст на них за изнасилование. Но, конечно, не подала.
— А милиция?
— Какая милиция? Это военная часть. Здесь они сами себе власть. — И Римма Федоровна устремила взгляд вверх, словно показывая, что выше здесь никого нет.